Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю

Теперь проще… Дупло вскрывается узко — только- только для прута. Глубокая щель через мороз дышит прелью. Прут уходит туда и ищет. Ищет мягкий, живой комочек. Потом прут загоняет зверька в угол, и тут же щепка, прочней, шире прута, прижмет куницу и никуда не пустит. Дальше нож вскроет осину, вскроет осторожно из-под варежки, чтобы не выскочила, и рука тоже в варежке нащупает животное… Зверек стихнет в мешке, а вечером на правилке вытянется шкурка, снятая быстро и чисто, снятая с когтями лапок, с носиком и ушами… Уши нравится прижимать, чтобы не торчали. Этого не требуют, но нравится самому. Прижимаешь шнурком, полоской коры — и так сохнет… Но пока только щель, и скоро еще раз подтвердится твоя догадка: конечно, кот, самец, крупней, шире кошки. Но кота нет. Прут ищет глубже, дальше, беспокойней… Визжат собаки. Хочется отогнать, крикнуть на них. Нельзя — собаки разные. Налетка осторожный, обидится, не пойдет завтра, не будет настроения охотиться. Нельзя кричать, замахиваться, надо успокоить… Но где кот? Пока нет… Другое дупло! Подождать. Спокойней — можно нагорячить… И снова кота нет!

Уже вскрыты оба дупла, вскрыты широко, уже совсем знаешь, что нет, но шапка еще на стволе, еще закрывает отверстие… Шапка как последнее, что еще поддерживает твою веру в удачный день.

Наверное, вчера звезда охотника все-таки не взошла. Подвели собаки, подвел хитрый кот. Кот запал в дупло, осидел его, оставил после себя густой запах, но ушел, издали узнав собак, ушел верхом, не заглянув на снег. Собаки схватили запах только что оставленного дупла, загорячились, забыли поискать дальше и все потеряли. Потеряли не от плохой работы, не от неумения — наверное, у псов тоже бывает усталость к концу рабочего дня. Погорячились и мы, сразу поверив собакам, и, не видя на снегу выходного следа, не поискали омет с елок, не проверили псов и тоже, наверное, устали…

Звезды появились ярко, не оставив пока надежды на свежий снежок к утру. К завтрашнему утру старый снег вымерзнет, сожмется, станет гуще, льдистей и хуже удержит новый запах. Компас показывает направление на север. Карты с собой нет — карта в голове. Мы к югу от дома, от избушки. Знаем точно, что и немного к востоку. Помним, что шли на Индоманку, а Индоманка не на западе. Куница водила долго. Куда шли за ней? Зверек бежит больше прямо, реже кривит. Уходили за ним тоже на восток, больше на восток, чем к югу. И теперь выходить на север до дороги. Дорога будет как раз поперек нашего пути.

И снова тайга, глухая, перезревшая, из века в век ложившаяся друг на друга. Болота. Ноги в воде. Ноги снова в ледяных лаптях, приклад снова обивает лед с сапога, но удары редкие — некогда, надо выходить, уже поздно. Снег валится на голову, на плечи, на мешок. Снег в ружейных стволах, снег по пояс. Под снегом упавшие деревья нет–нет да и захватывают ногу… Хруст льда под снегом… Быстрей, быстрей — внизу топь, проваливаться нельзя… Который час? А зачем? На часы не смотришь. Бьем дорогу — канаву в снегу. Впереди по очереди. Хочется остановиться, перевести дух, освободить грудь от жара и даже не курить… Наконец дорога. Где мы? До дома далеко, но теперь проще — ясно, сколько осталось…

Сегодня, наверное, был красивый день. Наверное, можно было прийти в шалаш под березой, прийти рано и ждать, когда в кружевах инея закачаются на ветвях густо–черные тетерева… Можно было бы увидеть красную палящую бровь петуха, два белых развода по его хвосту, можно было бы любоваться утром, голубыми тенями, огнем холодного солнца, горящими красками тайги, а потом выйти на озеро и стоять над глубиной в игре бриллиантов, выброшенных из ледяных трещин… Наверное, сегодня был яркий, красивый день… Сейчас от ушедшего дня остались лишь ели на берегу озера, и теперь над черной стеной уснувшей тайги высоко–высоко мерзнут звезды… Одна, вторая, третья… Много–много звезд, далеких, будто падающих вниз…

У дома давно жмутся псы. В дверь первым врывается мороз, врывается густо и широко, мороз хочет забраться всюду и сразу, но тает. Гремят мисками собаки. Собак надо кормить… Коптилка, сброшенные сапоги, дрова, суп, чай, папироса. Чай, и снова чай. И еще один вечер, уже ночь у печки перед огнем в надежде на завтрашний день, на выстрел полена и на звезду…

В домике только редкий постук кружек о доски стола и планы, планы на завтра, на послезавтра, на еще дальше. Планы не на звезду, а на продукты, на себя и на собак. За планами приходит и старая память, а с памятью прошлого встает откровение, мужское крепкое откровение без бранных слов, чистое, полумолчаливое откровение двух людей, взявших себе имя — охотники… Охотники теперь встретились, сошлись вместе, чтобы легче пройти в лес, чтобы удачней взять зверя и побыть у гаснущего огня и памяти о далеком доме…