Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю

Но, к счастью, Лесник остался тем же самым прошлогодним Лесником, который не помнил о человеке ничего плохого. Мне удалось отступить, как отступает в лесу более слабое животное перед более сильным, но благородным соперником, я трезво выслушал рык зверя и примирительно ретировался, еще раз убедившись, что даже в крайнем случае медведь остается благоразумным, хотя и не слишком ласково предупреждает: «Убирайся!»

Да, я мог теперь, по обычаю местных охотников, расписаться в тайге на дереве под двумя не совсем обычными для меня еще в прошлом году понятиями: Добродушие и Доверие.

Мог сказать, что мои утверждения родились не в зоопарке, а в настоящем «медвежьем государстве», где медведь не приспособлен, не принижен, не зависим от нас. Узнать тебя можно только в твоем доме. Пожалуй, это истина такая же непреложная, как и утверждение, что медведь не совсем глупое существо.

О своеобразном медвежьем уме знали еще цыгане, знали и русские поводыри бурого увальня, что потешал людей по ярмаркам и праздникам. Медвежьи способности хорошо известны цирку. Знают сообразительность этого зверя и лесные старатели, охотники и рыбаки, что встречаются с Мишкой на лесных тропах… Как велик твой ум, Хозяин, Мамаша, Мой Мишка? Что вы можете еще, кроме того, что уже известно о вас? Как расположить вас на той лесенке, где каждая следующая ступенька вверх отличается от предыдущей качественным понятием «умнее»?

Масса нерешенных для меня вопросов требовала иного подхода к животным. Мои хождения по тропам, тропление зверя, встречи с глазу на глаз, обходы территорий, разыскивание лежек, видимо, уже исчерпали себя. Да, я мог сказать, что медвежьи «дома» сохраняются даже через зиму, не разрушаются летом в период ягодников и сочных корней. Я мог как‑то судить и о «смутном времени» весной, и о гоне, о памяти места и времени этими животными, о перемещениях на овсы, о возвращении в старые «дома» перед уходом на берлогу и о праве медведицы воспитывать новых детей на прежней территории, рассылая подросших отпрысков в иные кварталы «медвежьего государства». Я мог утверждать о благородстве зверя, о сигнале–предупреждении, о безумии в период гона и о глупости людей, неосмотрительно поднимающих ружья в сторону не такого уж безобидного животного. Теперь у меня была более полная карта «медвежьего государства», пережившего зиму, но эта карта все‑таки оставалась еще во многом Белой.

Мои догадки, что новое, иное в работе с медведями необходимо, подтверждал и тот Коэффициент Полезной Информации (КПИ), что падал с каждым днем при тех же затраченных усилиях. Когда кривая КПИ перешла сверху вниз рентабельную границу, я почти оставил медведей и принялся рисовать еще одну Белую карту — карту «государства рыб». Просто щуки, просто окуни и просто плотва, туда я еще мог проникнуть с доступной мне методикой — здесь КПИ был для меня еще достаточно высоким.

А медведи?.. А медведи вот на этой все еще Белой карте. Здесь почти все, что смог я выспросить у них… И не у всех, и не по всей стране, и даже не по всей области. Рядом со мной жило небольшое, но достаточно плотное государство, или, как принято говорить в науке, отдельная популяция животных.

Да, медведь юго–западного угла Архангельской области — это не медведь Камчатки или Уссурийской тайги. Даже у людей одной и той же нации бывают разные характеры от географии и условий жизни. Наверное, также и у медведя. А чтобы гипотеза об умных животных стала истиной, пожалуй, нужна совсем новая Белая карта.