Планета Вода

Лавиния тоже такая. Вроде и не кашляет почти, на щеках иногда бывает румянец, а пушистые ресницы, для которых у нее есть специальная крошечная щеточка, сияют и золотятся, как у здоровой, но не жилица, это точно.

После ужина подходит, вся такая с умильной улыбочкой, протягивает букет лютиков и сю-сю-сю по-английски, со смешным лягушачьим акцентом:

– Это тебе. Я в саду нарвала.

– Ненавижу лютики, – отрезала Беллинда. – И вообще не подкатывайся. Ты мне не нравишься.

На знаменитых ресницах мгновенно засверкали капельки. Как и все тут, Лавиния обожала пустить слезу.

– Я знаю, почему ты так со мной! Ты думаешь, я скоро умру!

Подобной проницательности от дуры Беллинда не ждала и удивилась, но не сильно. В сущности, все тут одинаковые, все с утра до вечера думают об одном и том же.

– А я тебе вот что скажу, – всхлипнув, зашипела Лавиния, уже не девочка-конфеточка, а злобная маленькая сучка. Такой она Беллинде, пожалуй, понравилась больше. – Ты умрешь первая! Ты скоро умрешь! У тебя пойдет кровь горлом! Или ты ночью задохнешься от кашля! Или еще что-нибудь! Я умею это видеть! И я приду на твою могилу и положу туда твои ненавистные лютики.

Пророчества Беллинда не испугалась, она была не из пугливых. Только подумала: ишь ты, я шарахаюсь от тех, что с Печатью, а эту наоборот к ним тянет. Интересно.

Оскалилась:

– Договорились.

Лавиния, давясь от слез, а потом от кашля, покатилась прочь по коридору – и налетела прямо на Кобру.

– Не ссорьтесь, крошки, – сказала та, действительно очень похожая на очковую змею – длинная, тощая, с большущей башкой и в роговом пенсне. Прижала к животу кхекающую плаксу, погладила по золотым кудряшкам.

Поманила Беллинду:

– Подойди и ты.

Делать нечего, подошла. Сделала улыбочку.

Кобра погладила по лбу и ее – будто деревянной дощечкой провела, да еще ледяной. Хотя дерево вроде ледяным не бывает. Рука сильная, здоровущая, как у мужчины, с коротко остриженными ногтями.

К Лавинии, которая приехала из Бельгии, директриса обращалась по-французски, к Беллинде по-английски. Выговор жуткий, такой немецкий-немецкий, но понять можно.

– Смотрите, какой красивый закат, мисс, – проворковала Беллинда, чтобы Кобра ее уже выпустила.

– О да. – Директриса тереть голову перестала, но обняла обеих девочек за плечи и подвела к окну. – Ваши благодетели поставили санаторий в очень красивом месте. Всё, как на ладони: берег, море. А скоро мы все пойдем восхищаться прекрасным закатом. Можно каждый день любоваться на этот чудесный Божий мир!

За три месяца Беллинда этим видом уже так налюбовалась, что ее чуть не вытошнило прямо на подоконник.

Дом, это правда, стоял выше поселка и порта. В так называемом саду (на самом деле это была просто площадка, похожая на лысину с редким зачесом) полагалось гулять парами. За территорию ни-ни. Разрешается: тихо играть в рекреации, тихо читать в библиотеке. Кому доктор Ласт назначил разрабатывать легкие – поют хором божественное. Еще можно на выбор учиться рукоделию, рисовать акварелью или ухаживать за каким-нибудь деревцем. Беллинда выбрала последнее, потому что это давало возможность находиться вне пределов дома в одиночку. За ней закрепили фикус, который она исправно поливала и уважала за стойкость характера. Фикус был вроде нее: такой же чахлый, но не сдающийся. И его тоже привезли издалека. Земли на острове не было, одни камни. Каждое деревце росло в кадке, для цветочных клумб и газонов Кобра заказывала грунт на Тенерифе.

За исключением пейзажа, который осточертел, потому что каждый вечер девочек специально приводили «восхищаться закатом», Беллинде здесь вообще-то жутко нравилось.

Нет, правда. Жизнь в санатории была распрекрасная. Море шикарное; интригующая гора – близкая, но недоступная; просоленный воздух, интересно пахнущий водорослями ветер; хмурые валуны, на которых иногда можно увидеть варана. Одного, особенно безобразного, бородавчатого, Беллинда упорно и пока безуспешно пыталась потихоньку прикормить. Был у нее секретный план: запустить этакое чудище немножко побегать по коридору. Ух, что бы началось! А кто виноват? Никто не виноват. Дверь не надо оставлять открытой, вот что. План был трудный в осуществлении, но грел душу.

Что еще?

Кормят лучше, чем дома. Жизнь несравненно интереснее. Нет ни одного мальчишки, за что отдельное большое спасибо. Всю жизнь, сколько себя помнила, Беллинда не могла уразуметь, зачем они вообще Господу Богу понадобились. Злые, глупые, грязные, жестокие, совсем ничем не интересные. Когда вырастают и становятся мужчинами – еще ладно, хоть польза есть. Но будь ее, Беллиндина, воля, лет до тридцати всех следовало бы держать в изоляции, под строгим присмотром. И к людям выпускать не иначе как после сдачи экзаменов на культурное поведение.

Воспитанницы и попечительницы