Планета звезды Эпсилон

— Я, конечно, не философ, не космический провидец, я просто женщина. Но позвольте мне сказать, — Бэкки смотрела на нас, как на демагогов. — Человека нужно воспитывать, чтобы он стал человеком. Много есть к тому способов, педагогических и прочих, но они малоэффективны, иначе откуда грязь и нечисть? А вот при воспитании под страхом смерти во втором, третьем поколениях мерзость выведется как чума.

Когда мы подъехали к ее дому и Крауф начал прощаться, к нам подошел молодой человек.

— Я, собственно, к вам, — он протянул Крауфу руку, — но я не знал, где вы живете, выяснил только, что здесь вы бываете. Поэтому пришел сюда.

— Вы что, следили за нами? — удивленно спросила Бэкки.

Тот не удостоил ее ответом.

— Меня зовут Рэв Дрибл, — представился он, — я решил войти в комиссию семнадцати. Мне слишком многое пришлось пережить, чтобы отказать себе в этом. Я надеюсь на вас. Я знаю, что личные обиды плохие советчики в деле справедливости, но у меня есть моральное право судить подлецов и негодяев.

— Кто же мог вас так обидеть? — усмехнулся Крауф.

— Это не уличный разговор, — сказала Бэкки, — к тому же я страшно голодна. Идемте…

Дрибл смутился и пошел за нами.

— Это серьезный разговор, вполне серьезный, — повторял он, снимая в прихожей пальто, — я расскажу вам все, и вы меня поймете. Но сначала ответьте, как вы стали членом комиссии? Вы что, умнее, справедливее других? Вы что, бессребреник? — допытывался он у Крауфа.

Мы прошли в комнату. Неожиданный гость заинтересовал меня.

— Может быть, бессребреник, — задумчиво ответил ему Крауф, — разглядывая висящий над тахтой фотографический портрет Бэкки. — Может быть… За работу в комиссии нам не полагается дотации. Я живу на средства, заработанные преподаванием философии в университете.

— Ага, значит, у вас общий взгляд на мир, поступки людей, и поэтому?… — не унимался Дрибл.

— Мировоззрение здесь ни при чем, и вообще, я боюсь, что не смогу ответить на ваш вопрос. Меня вызвали, и я согласился.

— Неужели вы никогда не задумывались, почему вызвали именно вас, а не вашего коллегу, недруга, приятеля? И вы просто так согласились? Вы что, безжалостны по натуре?

— Нет, — ответил Крауф, — некоторые даже считают, что я человек мягкий. Врагов у меня нет. Я думал, прежде чем согласиться. И видите ли, я уверовал…

— Вот! — Дрибл с облегчением вздохнул. — Этого мне от вас и надо. Я тоже уверовал в то, что единственный способ поставить людей на место наконец найден.

Я уверовал и ощутил в себе право быть орудием возмездия ради справедливости.

Глядя еще на одного поборника справедливости, я думал, что присутствую при шутовском спектакле.

— Справедливость! Вы-то тут при чем?! У вас что, суда нет? — спросил я.

— Правосудие имеет дело с готовыми преступниками, — обернулся ко мне Крауф. — Но ведь не в природе разумного существа страсть к грабежу, обману, ко всему, что четко квалифицируется в своде законов. Важно другое. Чтобы стать насильником, нужно испробовать свою силу над слабым, затем над более сильным и так далее к вершинам подлости, к преступлению. Все логично, закономерно. Но комиссия карает тех, кто является потенциальным преступником. Лучше убрать язву сразу, чем ждать ее прободения.

Бэкки принесла ужин.

— Так кто же вас так обидел? — серьезно спросила она Дрибла, усаживаясь к столу и приглашая нас.

Дрибл поведал нам свою историю. Он был одним из способнейших сотрудников химического института. И работал под руководством личности заурядной. Его руководитель понимал, что только благодаря таланту Дрибла, его знаниям лаборатория делает значительные успехи. Его грызла зависть.

Когда-то Дрибл был женат, но с женой прожил недолго. Расставшись, они не имели друг к другу никаких претензий. И вдруг в научный центр по координации исследований пришло письмо от некоего врача, оказавшегося приятелем начальника Дрибла. В нем утверждалось, что Дрибл много лет отравлял свою жену неизвестными химическими веществами, о чем врач, наблюдавший женщину, считал своим долгом уведомить руководство центра.

Все кругом были уверены, что Дрибл не злоумышленник, даже знали, что письмо врача инспирировано заведующим лабораторией, находились к тому и прямые доказательства. Однако бывшая жена Дрибла подтвердила обоснованность обвинения.

Директор, к которому Дрибл обратился за помощью в восстановлении справедливости и своей репутации, замялся и сокрушенно сказал, выразительно подняв глаза к потолку: «Я не в силах изменить то мнение…»

— Теперь мне ничего не остается, как торговать газетами, более почтенного занятия недостоин, — закончил Дрибл свой рассказ.

Крауф удивился:

— Я знаком с вашим директором. Серт Смелл, не так ли? Он всегда производил впечатление человека добродушного, преданно служащего науке. Как же он не смог отличить клевету от правды?

— А как вы отличаете клевету от правды? — не удержался я.

— А вообще, вам, Рэв, — обратилась Бэкки к Дриблу, — крупно повезло, что вы вляпались в эту историю до принятия нового закона.

Дрибл в конце концов признался, как нашел нас. Он видел, как на мосту Крауф стрелял, по его выражению, в «гогочущие пасти».