Планы на ночь

Сегодня Савва Морозыч меня не достанет. Сегодня мой день, мой праздник, и я проведу его в ванне. Буду лежать на дне, как морская раковина, опутанная волосами, словно водорослями, и белая пена прибоя будет разбиваться обо все мои выпуклости, заливаться в впуклости и греться там в лучах белых неоновых светильников. Я стану подливать потихоньку горячую воду, пускать пузыри, дремать, нежить тело стройное в утесах, не думая ни о чем. А если думать, то лениво, сквозь сон, перебирая в памяти события вчерашнего дня. И вдруг откуда-то снизу, из паха поднимается резкая горячая волна озноба и тянется к горлу, и я выныриваю из мыльной стоячей воды, как дельфиниха, удивляюсь, радуюсь и тут же снова погружаюсь на дно под тянущей ношей воспоминаний.

Вот досюда помню, а потом не помню ничего, потом снова помню и уже забыть не могу.

Я опоздала. Все уже напились. Но столы еще ломились, а сотрудники прогибались. Савва, заваленный подарками выше крыши, смятый, но довольный, восседал во главе всего и вяло руководил происходящим.

Моего прихода никто не заметил, и я устроилась рядом с Юлькой.

— Нет, ты только посмотри на него! — зашептала Юлька мне на ухо, указывая куда-то на другой конец стола. — Посмотри, какой сладкий, как яблоко на снегу.

В углу сидел какой-то мрачный мужик и нагло курил.

— Кто это? — спросила я.

— Архитектор какой-то, взят на пробу по договору. Весь вечер сидит в углу и молчит. Хочу его всего прямо сейчас.

— Хотеть — значит мочь. Давай, действуй, не стесняйся, все свои.

— Не могу, — промычала Юлька, — я его боюсь.

— Чего-чего? Ты боишься? — моему удивлению не было предела. Чтоб моя Юлька средь бела дня бледнела, краснела и кашляла? Что-то это на нее совсем не похоже.

— Может, ты съела что-нибудь? — забеспокоилась я. — Или вирус какой подхватила?

— Не знаю. — Юлька спряталась за мной и горячо зашептала мне на ухо: — Я ему импульс подаю, а он не реагирует, а даже наоборот, как будто говорит глазами: «Не влезай — убьет!»

— Да ты что, совсем уже?

— Сама посмотри. Посмотри как следует, и все поймешь.

И я решила посмотреть как следует и как следует все понять. И это была моя непростительная ошибка.

Сидит мужик, никого не трогает. Не пьет, не ест, отдыхает. Глаза светлые, голубые или очень близкого к голубому серого цвета. Много ресниц и бровей, причем брови низкие, сросшиеся на переносице. Выпуклый высокий лоб, крупный нос с еле заметной горбинкой. Усы, борода темно-русые, губ не видно. Волосы прямые, длинные, до плеч. Намного светлее, чем растительность на лице. Периодически дергает головой, чтобы отбросить прядь со лба. Наверное, когда он работает, то собирает волосы в хвост, и черты лица становятся еще контрастнее.

И снова глаза. Удивительные, неправильные, страшные. Как горизонтально вытянутые бойницы, и из них не то свет бьет, не то огонь.

— Ну как? — громко икнув, спросила Юлька.

— Подожди, — сказала я, — не могу же я так нагло его разглядывать. Надо постепенно, медленно и печально.

Я запила «швепсом» первое впечатление и, спрятавшись за бокалом, продолжила наблюдение.

Растянутый свитер, джинсы, кроссовки — ничего оригинального. Вот если только руки. Пальцы длинные, мосластые, ногти почти круглые, коротко остриженные, кисть крупная, красноватая, с выступающими венами.

Сильные руки, прямо не руки, а ноги какие-то. Как даст, наверное, по морде, и будешь лететь, тормозя ею же об асфальт. А чего, собственно, он должен по морде мне дать? И за что? А если б и дал, я бы, наверное, простила, и за руки взяла, и поцеловала эти руки. Господи, что это со мной?

— Ну, что молчишь? — толкнула меня под столом Юлька. — Все, что ли? Тоже подсела?

— Не говори ерунду.

— Что ж я не вижу?

— Не подсела, но могла бы подсесть. Причем по самое горло.

— А я что говорю. Но имей в виду, я его первая выбрала.

— Да на здоровье.

Я налила себе водки, выпила залпом, выбралась из-за стола и стала пробираться к выходу.

Скорее бы на улицу, воздуху глотнуть и перекурить первое впечатление, которое полностью соответствует Юлькиному любимому выражению: «никогда еще прежде более, чем сейчас».