Планы на ночь

Я перестала ходить в школу. А Алеша каждый день, засветившись в школе на одном-двух уроках, приходил ко мне домой, чтобы привести меня в чувство и хоть как-то успокоить. Я третьи сутки лежала на своем диване без движения, и Лешка начинал хозяйничать на кухне, готовя мне какую-то немудреную еду и питье. Потом мы ели вместе, вместе плакали и вместе думали, как нам быть.

Однажды бессонной зимней ночью меня осенило. Мысль была проста и незамысловата, как все гениальное. Нам нужен ребенок! Как мы раньше не догадались? Тогда они не посмеют нас разлучить!

На утро радостно и счастливо я поделилась своим изобретением с Алешкой. Он долго и растерянно на меня смотрел, а потом спросил:

— Ты правда этого хочешь?

— Ну конечно! — обрадовалась я.

Несмотря на то, что все вокруг были глубоко уверены, что мы давно, регулярно и откровенно трахаемся друг с другом без зазрения совести и при всяком удобном случае, настоящей, взрослой, всамделишной близости между нами еще не было. Мы подходили очень близко к заветной черте и тут же отступали от нее против собственного испепеляющего желания, но по взаимному, молчаливому согласию.

— Ты правда этого хочешь? — повторил свой вопрос Леха.

— А ты?

— Ты знаешь, — коротко ответил он.

— А в чем же дело? — насторожилась я.

— Мы не можем этого сделать.

— Почему?

— Потому, что я уезжаю.

— Почему не можем? — не унималась я.

— Потому, что я уезжаю в Германию.

— И что?

— Ты не сможешь приехать ко мне.

— Почему?

— Я не знаю, как тебе объяснить… Это невозможно.

— Хорошо, — согласилась я, — я буду ждать тебя здесь. Вернее, мы. Я и наш ребенок.

— Я не могу так поступить с тобой.

— Почему?

— Потому что несу ответственность за тебя. А ты сама не понимаешь, что тебе предстоит, если это произойдет.

— Мне все равно.

— А мне нет.

— Ты меня любишь?

— Ты знаешь.

— Значит, ты должен! Ты обязан сделать это!

— Ты не понимаешь, что говоришь, — сказал Леха, вставая.

— Ты что, испугался?

— Я испугался?

— Если ты сейчас уйдешь, мы больше не увидимся никогда.

Он постоял в нерешительности, потом снова сел рядом со мной на диван и взял меня за руку. Я легла на спину и потянула его за собой. Он лег на меня, и я широко раздвинула ноги. Мы долго томительно и ожесточенно боролись друг с другом, потея, уставая, откидываясь на подушки и снова бросаясь друг на друга с какой-то жадной неистребимой яростью. Я старалась помочь ему, направляя его движения руками, но он отбрасывал мои руки и сам пытался пробиться в узкий и тесный проход, но что-то внутри меня сжималось и не пускало его внутрь, что-то резиновое и пружинистое судорожно натягивалось и сопротивлялось.

Промучившись друг с другом не менее трех часов, мы оба вышли из боя израненными, измученными, еле живыми, но непобежденными. Мы оба остались девственниками.

Через неделю он уехал. Еще через полгода мы с мамой перебрались в Москву. С Алешей мы больше никогда не виделись.

29

— Что тебя не устраивает? — горячилась Юлька утром в понедельник на наших ставших уже привычными кухонно-офисных посиделках. — Ты как клюква в сахаре: сладкая снаружи, кислая внутри. Что ты все копаешься в себе, выискиваешь каких-то тараканов, выуживаешь их на свет божий и любуешься. Ведь все хорошо! Не мужик, а тульский пряник. Большой, сладкий, да еще с картинками! Живи! Радуйся! Пока не отняли.

— Уж лучше бы отняли, — кисло, как и положено клюкве, ответила я.

— Ты просто запрограммирована на отнятие. Тебя хлебом не корми, дай почувствовать себя брошеной. Тебя жизнь хоть чему-нибудь может научить или нет? Чего ты разнюнилась? Плохо тебе, что ли?

— Мне хорошо, Юля. Мне очень хорошо и очень плохо одновременно. Как будто я получила то, чего совсем не заслуживаю, чего не отработала, не отстрадала, не выпросила.

— Это ты-то не отстрадала? — задохнулась Юлька. — Один Бородин чего стоит. Сколько он тебе нервов вымотал, сколько жизни забрал. Не отстрадала она. Мало ей. Мазохистка хренова.

— Не ругайся, — попросила я ее. — Наверное, у меня судьба такая — создавать своим близким все условия для того, чтобы они от меня ушли. Болезнь такая. Комплекс сиротства.

— Ё-мое! — всплеснула руками Юлька. — Сиротина моя бедная. Насколько я знаю, с папой-мамой у тебя все в порядке. Были, есть и будут.

— Все так и не так, — тихо сказала я. — Ты вот просила дневник вести… Воспоминания там всякие, комплексы…

— Да ну! — пришла в восторг Юлька. — Неужели ведешь? А я и забыла совсем.

— Не то чтобы веду, — ответила я, — но думаю иногда о том, что было со мной давно, в самом детстве. И мысли мои как сны: приходят и уходят сами, оставляя только разочарование и горечь. И так жалко себя становится, хоть плачь. Ничего вроде особенно плохого не было… Жива, здорова и даже весела. А все равно как-то не как у людей.

— Дура ты и не лечишься. Воспоминания у нее. У кого их нет?

— Сама же заставила! — обиделась я. — А я теперь уже без них не могу. Они все по порядку должны пройти, как сериал. И сами кончиться. Я так чувствую.

— И какую серию сейчас смотрим?

— Я не знаю, — растерялась я.

— Но хоть про что кино, ты можешь мне сказать?

— Про детство, отрочество, юность.