Планзейгер. Хроника Знаменска

Так вот этот информационный Клик сообщил Черемушкину, что Семендяев с ним, Василием, обходится некорректно. Посылая Черемушкина на задание, он подставлял его, жертвовал им, как материалом хилым, недоброкачественным, не созревшим, не востребованным, без роду, без племени. Но Черемушкин выдержал, вытерпел, выкарабкался, вознесся над собой. И это Семендяеву было неприятно, так как получалось, что он, Семендяев, вроде как ошибся. Споткнулся, так сказать, на ровном месте.

И ведь нашел время, в смысле сообщить, в смысле Клик, когда Василий корпел над отчетом о минувшей командировке, самой непонятной в его жизни, покрытой сплошным туманом, где ни слова нельзя было сказать правды. Что можно было сказать о том же Мортимере, о Портале, о двойнике Семендяева с его подручными головорезами, о Берце, у которого и была найдена записная книжка? Ни-че-го, чтобы не прослыть идиотом. Потому что одно дело окутанный в романтическую дымку Хронопоиск, а другое дело розовые слоны, зеленые чертики и голубые демиурги.

Именно поэтому писать отчет было настоящей пыткой, а от Клика, который возвестил о себе немузыкальной трелью, толку оказалось мало. Об объекте он знал не больше Черемушкина, хуже того — путал, называя оный райским островом

Оповещая Черемушкина о свинском отношении к нему генерала, Клик, похоже, злорадствовал.

Выслушивать такое о себе, любимом, было неприятно, а что делать? Не пойдешь же бить Семендяеву морду.

Между прочим, Дергунов, который должен был быть в Знаменке, на звонки не отзывался. Не было его ни на работе, ни дома.

Итак, день прошел в обычных бестолковых хлопотах, а вот ночка выдалась та ещё. Никак не засыпалось. Он жил пока в общаге, но в отдельной комнате, настолько маленькой, что вторая кровать не влезала. Повезло. Почему пока, да потому что Семендяев обещал выхлопотать однокомнатную квартиру в строящемся доме. Только вот дом этот никак не строился выше третьего этажа.

Около полуночи он все-таки заснул… И оказался на Объекте в компании Мортимера, который водил его по сказочному ночному городу. Но поскольку дело происходило во сне — иное оказалось полустертым, прокрученным на большой скорости, иное же, напротив, отразилось выпукло, зрелищно.

Вихрем промчались залитые огнем разноцветной рекламы пустынные центральные улицы, по которым упругий теплый ветер гонял клочья бумаги и целлофан от сигаретных пачек. В полутемном кафе с певицей-мулаткой на низкой эстраде и десятком посетителей время замедлилось. Попивая мятный коктейль, Черемушкин оказался лицом к лицу с обворожительной рыжеволосой девицей лет двадцати от роду, затем вновь ускорение, и их окружила темнота спального района с домами до черного неба. Внезапный выстрел, ярко вспыхивает и рассыпается белыми брызгами ракета, пиликают машины, гавкают собаки…

Но вот они снова в центре, перед белым двухэтажным особняком, окна в котором ярко горели, и из одного окна, раскрытого настежь, доносились возбужденные голоса. На ругань это не было похоже, но и спором назвать было нельзя.

— Не удивляйся, если увидишь кого-нибудь знакомого, — сказал Мортимер. — И запомни: нам ваш Михаил Булгаков очень близок. Равно как и Елена Блаватская, Чарльз Ледбитер, Френк Херберт, Франклин Меррел-Вольф. Но особенно по нраву Алистер Кроули и Антон Шандор ЛаВей. Имя последнего в знак признательности я привел полностью.

— Никогда не слышал, — отозвался Черемушкин. — И чем же он вам близок? И кому это — вам?

Тут он немного покривил душой, и Мортимер не преминул это заметить.

— Лукавишь, Василий Артемьевич, — хихикнул он и погрозил Черемушкину пальцем. — Отдел Семендяева занимается делами эзотерической направленности, и уж про Кроули и Ледбитера ты знаешь прекрасно. Другой вопрос ЛаВей, но и его тематика тебе близка. Что касается Булгакова, то это не просто бытописатель, а и прорицатель, увидевший истинную природу вещей. Именно поэтому мы взяли на вооружение его ощущение мира, как наиболее близкое вам, людям. По крайней мере, вы это активно не отрицаете. Но философия потом.

Он поднялся по ступенькам и распахнул тяжелую скрипучую дверь.

Миновав фойе, они попали в большую комнату с четырьмя столами, полную людей, которые, естественно, издавали много шуму. Именно здесь было распахнуто окно и именно их голоса слышали Черемушкин с Мортимером. Одни сидели за круглым столом, ели, пили и болтали без умолку, а что болтали — не поймешь. Стол, кстати, был так уставлен яствами, что у него расползлись ножки, однако же он стоял насмерть. За другим столом резались в карты, здесь было потише. Третий стол был окружен, надо полагать, писателями, ибо тут в воздухе плотно висел этакий культурный полумат и специфические выражения типа: «Диалог-то, может, и хорош, да написан дураком», «Что бы вы, батенька, в сослагательном наклонении понимали, ни бельмеса вы в этом не петрите», «Вот и пишите-пишите, борзописец вы наш, корзина всё стерпит» и т. д., и т. п.