Плащаница из Овьедо

— Маршалл и Джолин посещали собор, — сказала она, — и там сфотографировали сударум.

— Они или кто-то другой наверняка могли это сделать.

— Для ее творчества? — Голос Ханны зазвучал глуше, когда она подумала о других возможностях.

Мало что в этом полотне оставалось неисследованным — от сплетения волокон и до оставшихся на нем следов пыльцы, которая, как показало одно исследование, принадлежит растениям, широко распространенным в Овьедо, Толедо, Северной Африке и Иерусалиме, что, таким образом, подтверждает исторический маршрут, по которому сударум попал в Испанию.

Тем не менее самыми провокационными доказательствами стали несколько пятен на сударуме, при анализе которых было обнаружено, что это следы крови и светло-коричневой жидкости. Их исследование также подтвердило, что человек, лицо которого покрывало полотно, умер в вертикальном положении, а его голова была «повернута на семьдесят градусов вперед и двадцать градусов вправо».

Капли крови остались от ран по всей голове и затылку, сделанными «маленькими острыми предметами», которые, что весьма логично предположить, были шипами тернового венца. Что же касается коричневатых, похожих на слизь пятен, то они остались после плеврального выпота, который накапливается в легких у всех людей, умерших от удушья, то есть тех, кто был распят. Такая жидкость выливалась из носа вследствие сильного толчка, который всегда имел место, когда покойника снимали с креста.

Испанским центром синдонологии[22] в Валенсии проводились всесторонние эксперименты, чтобы узнать, как сударум наложили и закрепили на лицо казненного, чтобы получился точно такой же узор. Одному ученому даже удалось совместить изображение на «второй плащанице» с изображением на Туринской плащанице, в результате чего он пришел к заключению, что места, где находятся пятна на обеих реликвиях, совпадают со «стопроцентной точностью». Отсюда вывод: оба куска ткани покрывали тело одного и того же человека.

— Начнем с того, откуда они могут знать, что было два полотна? — спросила Ханна.

— Ну, это просто.

Отец Джимми потянулся и достал с полки Библию.

— Евангелие от святого Иоанна. Глава двадцатая, в которой Симон Петр и другой апостол входят в Гробницу Господню.

Он нашел нужный отрывок и стал читать вслух. Его голос был еле слышен даже в тишине спящего дома:

Они побежали оба вместе; но другой ученик бежал скорее Петра и пришел ко Гробу первый.

И, наклонившись, увидел лежащие пелены; но не вошел во Гроб.

Вслед за ним приходит Симон Петр, и входит во Гроб, и видит одни пелены лежащие, и плат, который был на главе Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте.

Тогда вошел и другой ученик, прежде пришедший ко Гробу, и увидел, и уверовал.

— Плат, который был на главе Его, то есть сударум, — сказала Ханна. — Значит, он действительно существует.

— Никто не может сказать точно. Все, что мы знаем, так это то, что такой платок был, — ответил отец Джимми, потирая глаза, которые начали уставать от чтения.

Ему вспомнилось паломничество в Рим, которое он совершил, будучи юным семинаристом. Каждая остановка в этом путешествии делала его веру все сильнее и сильнее. Он предполагал, что великолепие собора Святого Петра и короткая аудиенция, которую сам Папа даровал ему и его друзьям-семинаристам, заставят его душу проникнуться благоговением. Так и случилось. Бессмертное величие вечного города со своими памятниками тоже, в свою очередь, поразило сердце паренька, приехавшего из Бостона, где всего несколько следов восемнадцатого века считались бесценной реликвией прошлого.

Но самое великое откровение случилось с отцом Джимми только тогда, когда он и еще несколько семинаристов, в дополнение к своему путешествию, отправились в Турин. Там в стеклянном ящике их глазам предстали плащаница и, несомненно, образ Христа, отпечатанный на старинной ткани, которая каким-то чудом пережила два тысячелетия пожаров, войн, гонений со стороны скептиков и издевательств ученых, решительно настроенных то подтвердить ее подлинность, то доказать, что она — подделка.

Для себя отец Джимми решил, что эти ни на секунду не прекращающиеся споры для него не важны. Не реликвии были источником его веры, а он сам приносил свою веру реликвиям. Они помогали ему почувствовать всем телом и душой связь со святыми людьми, которые жили до него. В этом отношении он считал их звучными метафорами. Тогда образ Иисуса на плащанице, подлинный или нет, настойчиво шептал ему: «Неси мое слово. Не дай моему образу потускнеть, как потускнел он на этом льне. Воскреси меня для миллионов. Не дай им вычеркнуть меня из своих сердец».

Джеймс пристально посмотрел на Ханну.