Плата за одиночество

Девочки с Даром у нас были, не сказать, что очень много, но приюту и их хватало для зарядки накопителей.

– Вот я и решила. Удочерю кого-нибудь из них, воспитаю и дело передам. Что скажете?

– Я думаю, что любая сирота будет счастлива такому подарку судьбы, – с трудом выдавила я из себя, пытаясь не разреветься от невольно нахлынувшей обиды. – У нас редко кого берут в семьи. Считается, что у подкидышей плохая наследственность.

Вот так, родная дочь ей не нужна, а чужую девочку она будет счастлива видеть рядом. Богиня, скорей бы все закончилось, чтобы я смогла уйти, а перед уходом высказать все, что думаю о таких лицемерных особах. Я постаралась взять себя в руки и даже улыбнулась.

– Что скажу? Дура ты, Маргарета, вот что скажу, – раздраженно выдал Эдди. – У тебя под боком собственная племянница, а ты какую-то чужую девочку удочерять собралась.

– Племянница? – удивленно сказали мы одновременно.

– Да, племянница, – недовольно сказал Эдди. – У меня сначала только подозрения были, но я анализ по волосам сделал. Так что Штефани – твоя племянница, дочь сестры, судя по всему.

Инора Эберхардт посмотрела на меня, потом на Эдди. На ее лице попеременно отражались радость и сомнения. Сомнения победили.

– Этого не может быть, – недоуменно сказала она. – Мы с Эльзой ни одного дня не жили порознь. Если бы у нее был ребенок, я бы об этом знала.

– Не может? – усмехнулся Эдди. – А может, ты знала, но… забыла, а, Маргарета?

В его словах прозвучал какой-то намек, понятный лишь им двоим. Так как инора Эберхардт вдруг застыла с расширенными глазами, уставившись в одну точку. Лицо ее побелело.

– Эдди, но если ты был уверен, что Штефани – моя племянница, почему ты не сказал мне об этом раньше? – хрипло спросила она. – Почему ты молчал?

Эдди с деланым смущением отвернулся, поизучал баночки на витринах, вздохнул.

– Почему, почему, – проворчал он. – Сначала не был уверен. А потом… Скажи, Маргарета, ты бы так же благосклонно отнеслась к браку твоей племянницы со мной, как к браку твоей продавщицы? Молчишь? Вот-вот. Так что я сначала жениться хотел, а потом поставить тебя сразу перед двумя фактами. Получила бы еще одного родственника вместе с племянницей, разве это плохо? А сейчас мне все равно ничего не светит, так что… Пролетели мы с тобой, да, Гроссер?

– Да, – ответил давно молчавший Петер каким-то странным, изменившимся до неузнаваемости голосом. – Тебе ничего не светит. Закрывай магазин, Эберхардт, если не хочешь потерять племянницу в тот же день, что получила.

В горло мне уткнулось что-то острое, но что – я даже увидеть не могла, так как Петер, стоявший за мной, локтем удерживал меня за шею. Инора Эберхардт охнула и прижала руку ко рту. Эдди бледнел прямо на глазах. Никогда бы не подумала, что он будет так из-за меня переживать.

– Что застыла, старая корова? – почти равнодушно сказал Петер. – Быстро закрыла и защиту выставила. Потом поговорим. Или мне эту дуру подрезать надо, чтобы ты поторопилась?

И тон его, и слова – все было совершенно не похоже на то, как он обычно говорил. Казалось, что за спиной у меня стоит совсем другой человек, чужой, незнакомый и от этого еще более страшный. Острие больно кольнуло в шею.

– Сейчас. Только не делай ничего девочке.

Инора Эберхардт бросилась к входной двери с прытью, для нее неожиданной. Наблюдать я могла, лишь скосив глаза, – захват Петера не позволял даже головой двинуть. От его рукава пахло чем-то едким, в носу невыносимо свербело, подмывая чихнуть. Чем это могло закончиться в такой ситуации, даже Богиня не знала.

– Гроссер, не дури, – попытался образумить его Эдди. – Зачем тебе это все?

Он говорил спокойным размеренным голосом, тоже непохожим на его обычную манеру с подшучиванием, и пытался достучаться до Петера, чье тяжелое дыхание билось прямо в уши. Было неимоверно страшно, хотелось зажмуриться и больше ничего не видеть, но в то же время я боялась пропустить хоть что-то. Вполне возможно, это – последнее, что вижу в жизни. Витрины, Эдди и… тетя. Теперь я знала, что она не только казалась хорошей, но и была такой. И от этой уверенности становилось немного легче, появлялась надежда, что все будет хорошо.

– Надоело, – отрывисто сказал Петер.

– Что надоело-то? – пытался развести его на разговор Эдди.

Инора Эберхардт вернулась и застыла в нескольких шагах от нас, боясь сделать лишнее движение. Руками она нервно комкала носовой платок, обычно выглядывавший из-за обшлага рукава.

– Что вы хотите, Гроссер? – спросила она. – Отпустите Штефани, и мы спокойно поговорим.

– Мы и так говорим спокойно, – ответил Петер. Голос его раздавался прямо над ухом, гулко отдаваясь внутри головы. – А отпущу я ее или нет, зависит от тебя, Эберхардт.

Манера его тоже изменилась – презрительная, вызывающая, вместо обычной уважительной и доброжелательной. Дыхание его становилось все тяжелее и тяжелее.

– Гроссер, ты соображаешь, что делаешь? – выразительно сказал Эдди, был он все так же бледен, на лбу блестели бисеринки пота, но говорил спокойно и движений лишних не делал. – Думаешь, так просто уйти сможешь?