Плата за страх

– По-моему, здесь все просто, мистер Тобин. Я полагаю, инспектор Донлон оказался здесь, так как следил за вами. Возможно, убийца, в свою очередь, следил за Донлоном. Отец Вильям сообщил мне, что после вашего ухода инспектор Донлон на какое-то время исчез, а потом вновь вернулся. Брат Вильям даже начал опасаться, что он догадался, что вы вышли через черный ход, и в результате снова стал вас преследовать.

– Донлон был когда-нибудь в этом здании?

– Мне об этом, во всяком случае, ничего не известно. Я покачал головой.

– И все же я многого не понимаю, – сказал я.

– Я верю, что вы хорошо знаете свое дело, – приободрил меня епископ. – Понимание к вам придет.

– Будем надеяться, что вы правы. – Я поднялся на ноги. – Спасибо, что позвонили мне, а не в полицию.

– Вы уже заметили, что у меня были на это свои скрытые причины, – улыбаясь ответил он.

– Все равно спасибо.

– Позвоните мне, если что-нибудь узнаете.

– Разумеется.

Я кивнул Халмеру, и мы вышли на улицу. Тогда Халмер спросил:

– Он что – слепой?

– Да.

– Я так и подумал, но в такой темноте как следует не разберешь.

– Ты его никогда раньше не видел?

– Нет. По делам с ним общались Эйб и Терри. Они не говорили, что он слепой. Да и правильно.

– Как он тебе показался?

– Епископ-то? Не знаю, по-моему, он – святой. Если вы, конечно, верите в святых.

– Тогда ты не думаешь, что убийца находится в этом здании?

– Самаритянин? – Он покачал головой. – Не может быть, мистер Тобин.

– Будем надеяться, что ты прав, – сказал я. Мы с Халмером сели в машину, развернулись и поехали назад. Когда мы проезжали мимо машины с трупом Донлона, я заметил, что у двери рядом с тротуаром столпились дети и, возбужденно переговариваясь друг с другом, заглядывают в окно.

Глава 20

Робин находилась в палате, в которой больницей и не пахло. Она скорее производила впечатление тюремной камеры. Решетки на окнах, охранник в форме у двери, серые стены, невзрачная мебель.

И уныние на лице Робин. Она, казалось, стала еще тоньше, вокруг глаз появились темные круги, а выражение их было близким к отчаянию.

Она завернулась в отчаяние, как в накидку, защищающую ее от холодного ветра реальности. Ради матери она попыталась спрятать его за оживленной улыбкой, но это была лишь жалкая попытка замаскировать свои истинные чувства.

Больно было смотреть на них – дочь притворялась веселой и бодрой, а мать делала вид, что принимает это за чистую монету. Первые несколько минут я стоял в стороне, чтобы дать им хотя бы немного пообщаться друг с другом без помехи, наблюдая, как сквозь маски фальшивой бодрости и уверенности в каждом слове, в каждом жесте, в каждой вымученной улыбке сквозило отчаяние.

Рита Гибсон – нет, Рита Кеннеди – казалась мне совершенно незнакомой. Ничто в расплывшихся чертах лица этой женщины средних лет не напоминало то лицо, которое осталось в моих юношеских воспоминаниях. Ее одежда была типа той, которую жены, живущие на мужнину зарплату, покупают раз в пять лет на Пасху; алые гвоздики на лилово-фиолетовом фоне, цвета, которые плохо смотрятся при ярком солнечном свете и кажутся поблекшими уже вечером того же дня, когда одежду надели впервые. Для такой погоды она оделась слишком тепло, и, приехав сюда, она уже выглядела измученной и несчастной, что, несомненно, не могло не сказаться на ее состоянии, добавив к напряжению, которое она испытывала при виде дочери, еще и телесные муки.

Она сразу же подошла ко мне в вестибюле и попыталась вступить в ни к чему не обязывающий разговор – о погоде, о метро, но я прервал ее:

– Давай лучше помолчим – так будет легче.

Она взглянула на меня с удивлением и благодарностью:

– Спасибо.

На этаже, где находилась Робин, у лифта стоял полицейский. Мое присутствие ему не понравилось, но миссис Кеннеди – я не мог даже мысленно назвать ее Рита – уверила его, что я – родственник, и он пропустил нас, вручив каждому белый пластмассовый пропуск.

Пока мы шли по коридору, миссис Кеннеди, не глядя на меня, сказала:

– Я знаю, что у тебя в последние годы хватило и своих неприятностей, Митч. И не виню тебя в том, что ты не хотел впутываться в эту историю. Извини, что я приходила к тебе домой и пыталась заставить помочь нам.

– Тогда, – ответил я, – мне не верилось, что от меня может быть какой-то прок. Да и сейчас не знаю, смогу ли помочь.

– Я день и ночь молюсь, – сказала она, – чтобы Бог помог тебе, а ты – нам.

Мы показали наши пропуска стоявшему возле двери охраннику, он щелкнул замком, и теперь вот мы были внутри – я, отойдя в самый дальний угол и стараясь не привлекать к себе внимания, а мать с дочерью тем временем тщетно пытались скрыть друг от друга свои истинные чувства.

Робин бросила только мимолетный взгляд в мою сторону, и я был даже не уверен, узнала ли она меня. Когда миссис Кеннели наконец произнесла:

– Дорогая, с тобой также хочет поговорить Митч Тобин, – Робин повернула голову и посмотрела на меня с покорным ожиданием запуганного ребенка.

– Как дела, Робин? – спросил я.