Платье от Фортуни

Жюльетт часто посещала выздоравливающих, приносила книги и журналы, сидя у кроватей, писала под диктовку письма. Ей приходилось заниматься этим не только для тяжело раненых, которые не могли сами держать ручку. Большинство солдат были попросту неграмотными крестьянами, до Призыва в армию жившими в отдаленных селениях, сохранявших на протяжении столетий первобытную неизменность. Они не понимали причин, приведших к войне и заставивших их бросить родные места. Все скучали по своим виноградникам, фермам, скоту не меньше, чем по женам и семьям.

Жюльетт поделилась своими мыслями о солдатах с Анжелиной.

– С обеих сторон в этой жуткой войне есть подобные люди, их тысячи, тех, кто не способен причинить ни малейшего вреда другому человеческому существу. Но родина призвала, и они стали невольными убийцами. В какой же ад ввергли нас те, для кого главным в жизни является власть! – она ударила кулаком по ручке кресла, в котором сидела. – Когда же все это кончится!

Наступил 1916 год, но конца войне все еще не было видно. Поток раненых достиг таких масштабов, что повсюду появились объявления о краткосрочных курсах медицинских сестер. Жюльетт, не раздумывая, записалась, несколько ее подруг, включая Анжелину, сделали то же самое.

Занятия проходили успешно. Монахиня обучала их делать перевязку, измерять температуру, обмывать больных и другим несложным обязанностям сиделки. Жюльетт прошла соответствующую практику и, к радости наставницы, получила необходимую квалификацию. Впервые надев форму сестры милосердия, она и несколько других выпускниц отправились в палаты нового госпиталя, размещенного в бывшем отеле «Виктория». К каждой была приставлена монахиня, которая должна была помогать начинающим сестрам, пока они не наберутся достаточного опыта. Наставницей Жюльетт была сестра Урсула.

– Вы можете начать, сестра Романелли, со смены бинтов на ноге этого пациента.

Жюльетт взглянула в ту сторону, куда указывала монахиня, и сердце сжалось от сострадания. Юноша, почти мальчик не старше семнадцати лет, с мертвенно-бледным лицом и ввалившимися глазами, в полосатой ночной рубашке, которая была слишком велика. Его ноги закрывал плед. Жюльетт взяла бинты, на которые указала монахиня, и положила на стерильно чистую простыню рядом с кроватью.

– Вы только начинаете работу здесь, не так ли? – улыбнулся юноша. – Это ваш первый день?

– Верно, – с улыбкой ответила Жюльетт. – Но меня хорошо научили накладывать бинты, вам не стоит волноваться.

На его лице отразилась смесь лукавой усмешки и боли.

– О нет, я вовсе не боюсь, а вот за вас поручиться не могу.

Жюльетт сняла плед и едва сумела скрыть потрясение. Ниже колен у молодого человека не было ног.

– Где это случилось? – спросила она, встав на колени, чтобы приступить к делу, стараясь не выдать своего ужаса.

– В Тироле.

Старые повязки присохли к телу, и Жюльетт попыталась осторожно снять их. Она увидела, как сжимаются кулаки, как побледнели костяшки пальцев мальчика, но не услышала ни единого стона. Вместо этого парень продолжал подтрунивать над ней.

– Не пройдет и минуты, как вы упадете в обморок!

– Могу поспорить, нет!

– Та, что была здесь до вас, не выдержала. Растянулась прямо на полу.

Когда Жюльетт полностью обнажила раны, то чуть было не последовала примеру своей предшественницы, но продолжала упорно выполнять работу, сохраняя контроль над собой благодаря непрерывной болтовне с раненым. Это помогло обоим перенести нестерпимую муку подобной процедуры.

Для Жюльетт это был очень тяжелый день. Перед ней прошло много искалеченных людей, их мужество потрясало, и то, что при других обстоятельствах могло вызвать отвращение и ужас, теперь выполнялось с охотой и желанием хоть немного облегчить страдания несчастных. Мучения многих раненых усугублялись многочисленными обморожениями в Альпах. Некоторые находились в полубессознательном состоянии от невыносимой боли и практически не реагировали на происходящее вокруг. Благодарность других раненых трогала до слез, кое-кто даже имел самообладание шутить над собственными ранами. Вскоре Жюльетт привыкла проводить в госпитале три полных дня в неделю. От нее, как от матери маленьких детей, большего не требовали. Когда она предложила руководству госпиталя больше привлекать ее к работе, ей довольно сурово заметили, что дети не меньше нуждаются в материнской заботе, чем раненые в заботе медицинской сестры.

Мартовским утром Жюльетт с Мишелем отправились в магазин Фортуни. Она наконец решилась заменить картину на стене столовой гобеленом от Фортуни. Эта картина ей давно не нравилась. Гобелены дона Мариано были самых разных размеров, и Жюльетт хотела выбрать новый чуть больше картины. Мишель не любил ходить с матерью по магазинам, но всегда с радостью сопровождал ее в Палаццо Орфей, где мог без конца играть в прятки среди штор и драпировок. В три с половиной года он был уже довольно рослым мальчиком крепкого сложения, его ангельское личико вводило в заблуждение многих, не знавших о его шалостях.

– Не балуйся здесь, – попросила Жюльетт, входя в магазин.

– Да, мама.