Платье цвета полуночи

Были ведьмы — настоящие, из плоти и крови, которые сражались с ним и побеждали. Были и такие, что гибли. А затем, в один прекрасный день, девочка по имени Тиффани Болен ослушалась старших — и поцеловала зиму. Чего, надо сказать, никто прежде не делал. И Лукавец вновь пробудился. — Госпожа Смит отставила чашку. — Как ведьма, ты ведь понимаешь, что не должна ничего бояться?

Тиффани кивнула.

— Так вот, Тиффани, ты должна найти в себе место для страха, страха, который держишь под контролем. Мы считаем, что голова очень важна, что мозг по-королевски восседает на троне тела. Но и тело могущественно, и мозгу без тела не выжить. Если Лукавец завладеет твоим телом, не думаю, что ты сможешь дать ему бой. С таким врагом ты ещё не сталкивалась. Угодить в его власть — значит в конце концов умереть. Но что ещё хуже, перед этим ты станешь его орудием. И смерть покажется долгожданным избавлением. Вот такие дела, госпожа Тиффани Болен. Он пробудился, он скользит по ветру, он ищет её… Он ищет тебя.

— Ну, мы её хотя бы сыскнули, — заявил Явор Заядло. — Она где-то туте, в этой вонявой отбросной кучище.

Фигли, открыв рты, стояли перед пузырящимся, гниющим месивом Объекта Движимости. Под завалами мусора что-то загадочно побулькивало, вертелось и взрывалось.

— Туда суйносить — всё равно что на верную смерть, — заявил Чокнутый Крошка Артур. — На верную смерть, грю! Вы все обрычены!

— Ах-ха, мы и так все обрычены, ранее или попозжее, — весело заверил Явор Заядло. Он принюхался. — Что ишшо за хренищная вонизма такая?

— Звиняй, Явор, энто я, — пригорюнился Туп Вулли.

— Ых, наэ, твою вонизму я бум-бум, — возразил Явор. — Но, знатца, нюхивал я такое прежде. Тот идучий вражина, которого мы на дороге унюхали. Нды? Весь в чёрном. Огроменная недостача по части глазевых яблоков. Как выгребенная ямина вонявал, и в выгребенную ямину ему дорога. И памятуется, вякал он разные гадственные словья о нашей мал-малой громаздой карге. Моя Джинни грит, надыть нам держаться к мал-малой громаздой карге поближе, и думкаю я, этой чучундре пованниться не помешает.

Чокнутый Крошка Артур ненароком ускорил события.

— Дыкс ты, Явор, разве не в курсах, что туда соваться запрещено законом, ыть? — Он указал на древний, полурасплавленный знак, на котором едва разборчиво проступали слова:

Явор Заядло так и впился в знак глазами.

— Ых, вот теперча ты мне выбора не оставкал, — заявил он. — Да ишшо напомнил, что мы ужо мертвяки[25]. Вперёд!

На языке у Тиффани вертелись десятки вопросов, но на самый верх пробился главный:

— А что будет, если Лукавец меня настигнет?

Госпожа Смит мгновение глядела в потолок. А потом ответила:

— Ну, наверное, с его точки зрения, это будет что-то вроде свадьбы. А с твоей точки зрения, это всё равно что быть мёртвой. Нет, хуже, поскольку ты-то окажешься внутри, наблюдая за тем, что он способен сотворить, вооружённый всеми твоими способностями и могуществом, с твоими близкими и знакомыми. Кажется, где-то ещё оставался последний кексик?

«Я не стану бояться», — твердила себе Тиффани.

— Рада это слышать, — вслух произнесла госпожа Смит.

Тиффани в ярости вскочила со стула.

— Не смейте этого делать, госпожа Смит!

— Уверена, где-то был ещё один кексик, — откликнулась госпожа Смит. И тут же добавила: — Так держать, госпожа Тиффани Болен.

— Я, между прочим, справилась с роителем. Я в состоянии о себе позаботиться.

— А о своей семье? Обо всех, кого ты знаешь? Ты защитишь их от атаки, которую они даже не заметят? Ты не понимаешь. Лукавец — это не человек, хотя когда-то им был, а ныне он даже не призрак. Он — идея. И, к сожалению, для этой идеи пришло время.

— Ну, по крайней мере, я чувствую его приближение, — задумчиво промолвила Тиффани. — Он него невыносимо воняет. Даже хуже, чем от Фиглей.

Госпожа Смит кивнула.

— Да, это разит от его сознания. Это запах порчи — порчи в делах и в мыслях. Твой разум её улавливает, не знает, что с ней делать, и регистрирует как «вонь». Все предрасположенные к магии эту порчу чуют; а вот когда с нею сталкиваются обычные люди, порча их меняет, отчасти уподобляя Лукавцу. Так что, куда бы он ни направился, беда следует за ним по пятам.

Тиффани знала в точности, о какой беде идёт речь, хотя воспоминания рывком перебросили её в прошлое, ещё до пробуждения Лукавца.

Мысленным взором она видела, как обугленные по краям обрывки бумаги порхают туда-сюда; мысленным слухом слышала обречённые вздохи ноябрьского ветра, а хуже всего, о да, всего хуже, мысленным носом чуяла резкую, едкую вонь полусожжённой старой бумаги. В памяти Тиффани клочки трепетали на безжалостном ветру, точно раздавленные, искалеченные мотыльки, которые, тем не менее, всё ещё отчаянно пытаются взлететь.

И на этих клочках были звёзды.