Платина и шоколад (СИ)

Что-то, за что пытался простить самого себя. Уже очень давно.

Было видно, что ему вдруг стало нужно позволить это своему ученику. Для самого Малфоя это стало полной неожиданностью, тем более, это дело касалось грязнокровки.

Он не аппарировал уже полгода, если не больше, и теперь пришлось на несколько мгновений согнуться пополам, обхватив рёбра и живот руками, привалившись плечом к камину, чтобы не выблевать все свои непотребные внутренности прямо здесь.

Но уходящие секунды с силой продирались под его лопатки.

Перед глазами ещё даже не прекратили мелькать яркие точки после вспышки зелёного пламени, когда ноги уже несли вверх по лестнице, а холодный воздух ударил в лицо.

Полный чужого запаха.

Это был не его дом. Это было не то место, в котором он жил и рос. Это была прогнившая насквозь разваленная династия, которую так извращённо пытались сохранить эти стены.

Никогда. Никогда здесь уже не будет так, как раньше. Вся жизнь перешла в камень. Камень здесь дышал, а люди не могли. И понимание того, что в этом месте живёт Нарцисса, заставило что-то в груди совершить кувырок.

Наконец-то круги начали пропадать, возвращая его в псевдородные стены Мэнора.

Нельзя было сказать, что Драко не понимал, что делает, но пришёл в себя он уже на ходу, когда мчался в сторону темниц так быстро, что перехватывало дыхание, а глаза лихорадочно выискивали дверь. Огромную, тяжёлую, почти каменную. Он ненавидел эту дверь.

И до неё было грёбаных четыре поворота отсюда.

А он летел вперёд, отдалённо слыша, как ткань мантии бьёт его по ногам.

И единственный образ, застывший перед глазами. Единственный правильный образ. Бледное лицо и растрёпанные волосы. Распахнутые глаза.

Она здесь. В этом доме, в этом гадюшнике. В поместье, увядшем в грязи, смерти, крови. Она и мать. Два человека, которые не давали Мэнору прямо сейчас рухнуть в ад.

Где сейчас мать?

Он был уверен, что она в безопасности. Нарцисса никогда не участвовала в подобного рода сборищах, и уж тем более не в этом. Значит, она либо в спальне, либо уже прибыли авроры. И она в… надёжном месте? Где её не смогут достать.

Но почему тогда так тихо?

Бег переходит на очень быстрый шаг. Такой размашистый, что волосы снова и снова падают на лоб, тут же сбиваясь в сторону потоком воздуха. Руки сжаты в кулаки, а свитер под горло душит, как удавка.

И только одно живо в нём, движется, повторяя один и тот же вопрос, загоняя им в тупик, подгоняя, обжигая загривок.

Грейнджер ещё жива?

Конечно, чёрт возьми, она жива.

Потому что это было единственной осознанной мыслью за последние…

последнюю…

блять, да это было единственным, наверное, осознанием за всю его жизнь: ему просто нужно знать, что она жива. Скажите мне, что она в безопасности, и я снова свернусь в тугой ком.

Продолжу свою спячку.

А пока это не так… пока кто-то считает, что тронет её, прикоснётся к ней, подумает о нейне в том ключе — я буду искать и найду.

Никто не побеспокоит её без спросу. Без, мать её, спросу никто даже не взглянет в сторону Гермионы Грейнджер, потому что в ином случае сдохнет на том же самом месте.

И каждый из демонов согласно выл, запрокинув голову. Так громко и сильно, что почти тряслась грудная клетка. Почти рычанием вырывалось дыхание. А Драко недоумевал — когда его дьявольщина, разверзнувшаяся внутри, вдруг выступила вместе со своим хозяином в защиту грязнокровки?

Когда лохматые и костлявые призраки прекратили впиваться в него когтями, терзая?

Потому что.

Сейчас каждый из них был нацелен на одно — обеспечить ей безопасность.

И когда это стало для него настолько важно, что он, к грёбанным чертям, ломанулся в Мэнор против Дамблдорского слова?

Малфой не знал, что будет делать. Он не имел понятия, с чем столкнётся сейчас. В пальцах его застыла палочка, и он знал, что если найдёт Грейнджер в той комнате, о которой писала мать, он останется там.

Будет стоять перед ней, ощетинившись, как животное. И не подпускать к ней никого, пока мракоборцы не разберутся со всеми этими психами.

Он согласен стоять и охранять её, отгоняя каждого.

Пока не станет тихо. Пока она не сможет беспрепятственно выйти из темницы. Вернуться с ним в гостиную старост, которая казалась сейчас чем-то таким отдалённым, словно он не был там не пару часов, а как минимум несколько недель.

А когда они вернутся, он утащит её в душ и вымоет, сам, собственноручно, отмоет каждый сантиметр её красивой кожи, чтобы на нём не осталось налёта страха, чужих — недайблятьмерлин — прикосновений и воздуха этого места.

Чтобы Грейнджер снова улыбалась. Чтобы она сказала: всё закончилось, Малфой. И он бы согласно кивнул. А потом убил бы её за то, что она сделала. За то, что подвергла себя такой блядской опасности.

Или нет. Он бы унёс её к себе и трахнул. Занялся любовью, как в последний раз. А потом обнимал и зарывался пальцами в непослушные волосы. И она уснула бы у него в постели. А потом, глядя в её лицо, задался бы вопросом: а каково это? Жить, не думая о том, что всё херово?

И на секунду он даже почти задался этим вопросом. На секунду. А потом.

Ему показалось или…

Скрип.