Платина и шоколад (СИ)

Он так хорошо изучил. Наверное, по предмету “Грейнджер” у него был бы отличный балл.

— Малфой! Давай же, Алохоморой, сейчас! — и это уже крик, направленный, злой. Заставивший на секунду вернуться в темницу. Приоткрыть глаза и уставиться в плывущую стену. И её лицо, такое чёткое на фоне всего остального. — Немедленно!

Боится.

Глупая девочка.

Думает, что имеет право… говорить с ним так… Но рука почему-то поднимается, чертит — кривую-косую, но — знакомую с детства руну. А губы бесшумно произносят заклинание.

На голос просто не осталось сил.

Драко слышит звон железа. Слава Мерлину, получилось.

Секунда, две — и тело Грейнджер рядом. Вот оно. Продрогшее в этом мертвом мраке темниц тело. Затёкшие руки пытаются сжаться на его мантии, но вместо этого беспорядочно гладят по груди.

Гладят и не чувствуют, будто его нет.

Конечно, это из-за того, что кровь ещё не успела разогреть пальцы, но страшно. Так надрывно страшно. Потому что он есть, вот он, перед ней, лежит и смотрит прямо в лицо, а взгляд будто не здесь. Медленно скользит по ней.

У Драко всё лицо в крови. Губы, подбородок. Бровь рассечена. Волосы справа, ухо. Вся ушная раковина испачкана. И ладони её в крови. В такой красной, что слёзы не удерживаются в глазах. Она прикусывает губы до боли.

— Смотри на меня, — шепчет Гермиона.

И судорожно дышит полувсхлипами.

Пальцами, которые наконец начинают слушаться её, она обхватывает его холодное лицо. А он смотрит. Сжимает и разжимает челюсть. То ли в попытке что-то сказать, то ли в попытке сохранить своё сознание.

Она лихорадочно гладит его щёки, будто в попытке согреть. Пожалуйста, нет. Пожалуйста, пусть он продолжает смотреть на неё. А она…

Слышит отдалённый крик из коридора. Отданный приказ. Гулкий голос кажется знакомым, и до слуха доносятся только отрывистые выкрики.

— Быстрее! В каждую дверь! Открывай, Ральфус, открывай. Нет? Дальше! Быстрее! Барти, тащи последнего в Министерство! Свяжитесь с Томпсоном! Быстрее, мать вашу, Ральфус!

Сердце переворачивается. Их найдут. Сейчас найдут, Мерлин.

— Мы здесь! — кричит Гермиона, уже не осознавая, что трясётся всем телом, нервно сжимая пальцы на мокрой мантии Малфоя. — Сюда!

А Малфой слегка прикрывает глаза от её крика.

— Нет, нет, — она снова гладит его лицо. Любимое лицо, сереющее с каждой секундой. — Смотри на меня. Пожалуйста, Драко.

Тонкие губы приоткрываются, выпуская изо рта струйку крови.

По щеке, по линии челюсти. Драко сглатывает, словно этим может остановить её. Извилистая змейка путается в его волосах, окрашивая их. В страшный. Самый страшный на свете цвет.

И хочется обхватить его голову руками, чтобы сохранить его в ней.

Глаза светлые, как никогда. Видит Мерлин, они никогда ещё не были такими прозрачными.

— Хол…лодно, — хрип получается едва слышным. Но губы продолжают шептать что-то. Просто воздух. Гермионе кажется, что она слышит своё имя в этих выдохах.

Которые становятся прерывистыми и слишком короткими.

А голоса в коридоре громче.

Она осторожно привлекает Малфоя к себе. Пытается приподнять тяжёлое тело, но у неё ничего не получается. Поэтому наклоняется к аккуратному уху.

— Всё будет хорошо, — дрожащая улыбка растягивает губы. Она чувствует вкус собственных слёз на языке. — Сейчас, они уже здесь. Сейчас ты согреешься.

Она не замечает, как начинает раскачиваться из стороны в сторону, лелея его. Успокаивая себя. Давясь рыданиями, подступающими к горлу. Чувствует только, как его рука слабо сжимает ткань её рубашки.

Тишина смертельная. Душит, давит. И Драко тоже ощущает её. Потому что выдыхает:

— Не сл…ышу. Г… говори. Пож…

Судорожный вдох, перебивший его слова, пугает её больше, чем его кровь, в которой она была уже по самые локти. И она начинает говорить, просто говорить ему на ухо, торопливо подбирая слова.

Несусветную чушь.

Такую важную.

— Всё будет хорошо. Ты спас меня, слышишь? Спас, по-настоящему. Ты смелый, отважный, всё будет хорошо, слышишь? Сейчас всё будет в порядке, — Грейнджер перемежает эти слова, которых он почти не понимает, с поцелуями, которых он почти не чувствует.

Но звук её голоса помогает оставаться здесь.

И чудовищный холод. Такого холода он не испытывал никогда. Такого, от которого бы отнимались руки, и он не может больше сжимать её рубашку.

Пальцы срываются, и рука тяжело падает на пол, отчего Грейнджер сильнее обнимает его, трясётся, плачет.

Плачет.

— Нет! Нет, нет, пожалуйста, Драко. Держись, здесь, со мной. Я люблютебя, — всхлипы такие громкие. — Пожалуйста…

Сознание так быстро отключается. Так не вовремя, потому что от этого, сказанного ею, на какой-то миг сердце вдруг стучит сильнее. Несколько ударов.

Сраных несколько ударов.

Глупый орган. Ради этих слов можно воскреснуть, а тебя хватило на два грёбаных конвульсивных толчка. А он даже ответить не может. Он не может говорить.

Рот будто онемел.

Словно шестерёнки замедляются. Пусто перекручивают воздух, а не друг друга. И только её голос. Всё тише и тише.

И, выдирая из груди последний хрипящий выдох, Драко вдруг понимает, что Грейнджер поёт. Плачет и поёт какую-то белиберду.

О падающих мостах.