Платина и шоколад

И от кого?

Твою мать.

Каким-то очень отдалённым уголком своего мозга он понимал, что грязнокровка имеет грёбаное право вести себя именно так. Наверняка она полагает, что Драко сам подстроил её встречу с Монтегю. Конечно. Она ведь херова дура, как она может думать иначе: например, что ему это на фиг не нужно.

Ни грязнокровкино унижение, ни грязнокровкины слёзы.

Он хотел уничтожить её. Сам. А не через Грэхема.

В одном твои я-здесь-самая-умная мозги ошиблись: я не всё делаю через своих пешек. Что-то я делаю сам, получая от этого максимум удовольствия. Будь уверена.

Внутренний голосок шепнул ему, что она и так уверена в этом. Что эти огрызания — просто самозащита. И этими мыслями он подпитывался весь оставшийся вечер. Конечно, он не пошёл патрулировать. Отправился прямиком в гостиную Слизерина.

— О, Малфой. Чего тут забыл? Разве сегодня не пятница? — голос Тео вывел из размышлений, возвращая в комнату к друзьям.

Драко приоткрыл один глаз.

— Отвали, ага.

— Ну вы посмотрите какой злюка, — Нотт скорчил какую-то невообразимо раздражающую морду. — Давайте хоровод вокруг него поводим?

— Тео!

— Я. Заткнулся, — Теодор в примирительном жесте поднял руки, падая на диван и вытягивая ноги. — Расскажешь, что случилось?

Блейз с удовольствием открыл было рот, чтобы вновь ляпнуть какую-то шутку относительно сорванного свидания, но, поймав взгляд друга, передумал, прикусывая губу и по-прежнему усмехаясь:

— Не нужно, Нотт. Он сегодня очень ранимый.

Раздражённо вздохнув, Драко встал с кресла, резким движением оправляя рубашку, протягивая слишком сладким голосом:

— Спасибо, что скрасили половину моего времени. Я решил, что лучше пойду и проведу следующий час в темноте и холоде коридоров, — тонкие губы растянула фальшивая улыбка.

— Ты, мать твою, романтиком становишься.

Этот комментарий был прощён лишь потому, что исходил от Блейза. Тем более, в тёмных глазах друга Малфой видел искреннее понимание. И помимо того — искреннюю радость, что в Мэноре дела идут на лад.

Прощание не заняло много времени, поэтому через минуту он уже шёл по коридору к выходу из подземелий, ощущая на губах слишком сладкий привкус помады Паркинсон. Не переборов собственное желание, отвернулся и быстро сплюнул в какой-то тёмный угол. Света не было — но он и не был нужен. Малфой знал эти места как свои пять пальцев и к тому же неплохо ориентировался в темноте.

Шагая по коридору, он старался ни о чем не думать, что было довольно сложно, потому что все мысли обычно посещали его как раз в темное время суток, а сейчас он был совсем один — не приходилось прислушиваться к шагам за своей спиной, что обычно отвлекало, притягивая внимание, будто магнитом.

Очень нехотя Малфой допустил в свою голову мысль, что грязнокровка в какой-то степени служила спасением от терзающих его изнутри демонов, существование которых так активно отрицал Блейз. Малфой же был уверен в том, что действительно сходит с грёбаного ума. Что бы это ни было, когда дура-Грейнджер находилась в пределах досягаемости Драко, оно отпускало, будто ослабляя удавку на шее. И становилось легче, что в любом случае лучше того, как было каждый день до этого. На протяжении нескольких лет подряд.

Отец имел власть защитить Драко от дурных слов и глаз, но не от того, что ревело и извивалось внутри сына. А это "что-то", возможно, нуждалось в спасении даже больше, чем физическая оболочка. Это было как заболевание души.

Бывают болезни, которые уничтожают человека изнутри — Драко неоднократно читал о подобном. И ему почему-то казалось, что он сам был одной из таких болезней. Что он проникал внутрь и уничтожал. Как это было с Люциусом.

Идеальное убийство. Нож в спину.

Ну, вот. Снова эти мысли нескончаемым конвейером проползают в уставшем за день мозгу. Темнота явно не оказывает на Малфоя положительного эффекта.

Перескакивая через две ступеньки, он поднялся из подземелий и вышел в холл, окидывая взглядом высокую дверь в Большой зал, массивные врата центрального входа, изгибающуюся широкую лестницу вверх, низкие балконы второго этажа. Полумрак вовсе не смущал привыкшие глаза. Ночные тени скорее радовали, давали возможность отдохнуть от надоедливого дневного света. Чёрт, как же не хватало тяжести потолка гостиной Слизерина, его личной, теперь уже блейзовской, комнаты, в которой можно было спокойно сидеть часами с опущенными веками — и ни одна живая душа не смела нарушить его покой.

Вздохнув и сунув руки в карманы, Малфой поплёлся вверх по ступенькам, размышляя, пройтись ли хотя бы по одному этажу ради приличия, или отправиться прямиком в Башню старост и рухнуть в неудобную постель, забываясь сном до очередного завтрашнего дня. Здравомыслие — да сколько его осталось? — одержало верх, и юноша, скрипя зубами, свернул в коридор, ведущий к лестницам.