Она ненавидела это слово.
Это лживое, неправильное слово, которому Рон поверил. Ухватился за него, как за спасательный круг, растягивая губы в облегчённой улыбке. А Гермиона до конца завтрака больше ни разу не перевела взгляд за слизеринский стол.
Теперь, по истечении целого дня, который постепенно, медленно, но уверенно пригладил беспокойство в её грудной клетке, девушка поняла, что вела себя, как идиотка. Позволила банальной жалости захватить её целиком.
Нельзя. Так было нельзя. Это ведь Малфой. Он этого не оценит. Ему это не нужно, а ей — и подавно. Гарри был прав в чём-то, наверное. Но всё равно он не должен был выражаться в таких интонациях, отчитывая её, словно маленькую. Словно у неё не было своей головы на плечах.
А действительно, была ли?
Она со вздохом отложила конспект, ловя на себе взгляд Рона и критично осматривая своего друга, будто на предмет посторонних мыслей. На ужин Гарри с ними не пошёл. Они вообще не виделись в течение дня. Занятий сегодня не было. После завтрака Гермиона спустилась в гостиную Гриффиндора, где царил настоящий хаос. Шум и гам собравшихся там гриффиндорцев, всполошённых событием и напоминающих сейчас раскуроченный муравейник сильно отвлекал, но она все равно написала письмо матери на скорую руку.
Им с отцом нужно уехать из Англии на ближайшее время. Они ведь собирались поехать к тёте Лилит в Австрию на Рождественские каникулы, так почему бы не перенести поездку на сейчас? Уже начало октября. А тётя давно приглашала их к себе погостить.
Умом Гермиона понимала, что если кому-то это будет нужно, её семью достанут даже в Антарктике, но так было спокойнее. Пожиратели и приспешники орудовали в Лондоне. Главное, чтобы мать согласилась уехать. Поняла её, прислушалась, как делала всегда. Она была благодарна своей матери за то доверительное отношение, которым располагала. Независимо от того, что виделись они всего ничего, два месяца в году летом и полторы недели зимой — мать верила дочери. И Гермиона не могла подвести её.
Она чувствовала ответственность за них обоих — и мать, и отца. Вдвойне оттого, что они магглы. И втройне оттого, что она — волшебница. И если с ними что-то случится, это будет исключительно её вина.
— Что? — только теперь она заметила, как озадачен Рон. — Чего так разглядываешь меня?
Гермиона моргнула и торопливо отвела глаза.
— Задумалась.
Наверное, он принял этот намёк на контактность за своеобразный сигнал к действию.
— О чем?
Она подняла конспект и помахала им перед растерянным лицом.
— У нас контрольная в четверг.
— Да ладно, Гермиона. Ты действительно думаешь об этом, в то время, как...
— Рональд, — Гермиона строго сжала губы, и тот запнулся.
— Просто знаешь что? — с несвойственной ему настырностью рыжий протянул руку и легко сжал запястье девушки. — Всё будет хорошо. Ладно? Веришь?
Она удивленно подняла брови, кивнула. Он тоже кивнул и отпустил, довольный тем, что она позволила поддержать себя.
— Я пойду, Рон. Нужно ещё график составить.
— Я надеюсь, что... — заминка.
— Что?
— Ну, ты же пойдешь на игру завтра? — он смотрел неуверенно, приподняв светлые брови.
— Естественно, пойду, — Гермиона засунула конспект в сумку, и заметила, что Рон облегчённо вздохнул. — Будто я могла это пропустить. Посмотреть как Гриффиндор уделает слизеринцев.
— Прямо не терпится увидеть их рожи, — пробормотал, засовывая в рот полную вилку пюре. Гермиона закатила глаза, усмехаясь и вставая.
— Я думаю, они уже трясутся в страхе.
Он ободрённо кивнул, шумно глотая, махнув уходящей Гермионе рукой. За что она любила Рона, так это за то, что он почти моментально забывал о проблеме, если быть достаточно убедительной.
* * *
Малфой еле дожил до вечера вторника.
Мерлин, это был самый долгий день в его жизни.
Самый долгий разговор «по душам» с Блейзом. Самая долгая тренировка по Квиддичу под проливным дождём. Самый долгий завтракобедужин. Это всё ползло огромным серым пятном перед глазами. Лица, голоса, невнятный бред, бормочущая Пэнси, летящие в лицо капли дождя, крики Грэхэма, раздевалка, душ, ужин. Калейдоскоп. Всё крутилось и заворачивалось в него самого, а он... будто стоял сторонним наблюдателем. И видел перед глазами осунувшееся, бледное лицо в обрамлении густых вьющихся волос.
Когда Поттер на завтраке осмелился поднять на неё голос, Малфою показалось, что он сам сейчас отшвырнёт от себя тарелку, встанет и уничтожит этого кретина. Неизвестно — как. Всё равно — как. Уничтожит. Разобьёт его физиономию о стол. Врежет хорошенько. Убьёт, если потребуется.
Конечно, не потому, что он орал на грязнокровку. Не потому, что лицо её в тот момент, когда он решился-таки посмотреть на неё, было воплощением тупой, давящей боли, унижения и стыда. Просто потому, что отбить Поттеру башку не требовало какой-либо уважительной причины. Он бы сделал это, получая удовольствие от процесса. Только ради этого. Только ради самого себя.
Как всегда.