Платиновый обруч

Дело было так. Могучий Орел шел по коридору, и вдруг из покоев Прекрасной Голубки донесся счастливый смех. Он прислушался и различил голос своего друга и министра настроения и порядка. Сомнений не было, так как Могучий Орел узнал бы этот великолепный голос среди тысячи подобных — столько Уложений было им зачитано! А через несколько минут отворилась дверь, и министр появился собственной персоной. Без единого звука повелитель тут же собственноручно арестовал его. На допросе Строгий Сарыч сознался, что замышлял переворот. Когда официальная часть была закончена, Могучий Орел посетил заключенного в камере.

Строгий Сарыч был распростерт на полу и напоминал скорее бесформенную груду свалявшихся перьев, чем живое тело. Могучий Орел сел и закрыл глаза крыльями: ему было мучительно видеть своего недавнего любимца падшим.

— Никогда, Сарыч, — промолвил он с болью, — никогда я не поверил бы, что ты… — И заплакал.

— Я невиновен, Ваша Недоступность, — донесся безжизненный хрип; голос, этот прекрасный голос, погиб безвозвратно (Строгому Сарычу проломили горло), и Могучий Орел заплакал еще горше.

— Я невиновен…

— Да-да, Сарыч. Бесчестный и перед смертью лжет.

— Невиновен…

— Ты же сознался, Сарыч. К чему теперь упорствовать? Из страха?

— Я не боюсь, Ваша Недоступность. Но так умереть…

— Как же ты думал умереть?

— На поле битвы.

— На поле битвы… Хорошенькое же ты поле присмотрел себе… Так подло обмануть меня… А ведь ты был другом. Сокол, тот — моя собака, а ты был другом. Ты помнишь наши охоты? Ты, значит, затем уговаривал меня отлучаться из замка, чтобы плести сети измены? Да, видно, такие пошли времена, Сарыч, что и друзьям веры нет. Прощай же. Умри стойко.

И с этими словами Могучий Орел вышел, утирая слезы.

Три дня провел он уединенно в тайной комнате, а на четвертый им овладел вдруг небывалый приступ ярости.

Он ворвался в спальню Прекрасной Голубки (она как раз занималась предобеденным туалетом) и, выгнав соек, неистово закричал:

— Шлюха! Предательница! И ты с ним заодно! Ты, которую я подобрал на мусорной куче и сделал царицей, хотя в гнусных жилах твоих нет ни капли орлиной крови! Ты, которая стала бы обыкновенной девкой и выносила бы помои в третьеразрядном кабаке! И ты смела опозорить мое имя! — И тут он стал срывать с нее царские одежды.

— Милый, — шептала она, близясь к обмороку. — Ваша Недоступность! Ошибка… умоляю… выслушайте, пощадите…

— Молчать!!!

И на этом биография Прекрасной Голубки «имела, как выражается наш Посвященный, свой конец». А фрейлины ее были отданы на потеху интендантам-канюкам, а потом направлены очищать леса от вредных жучков.

Наступили тяжкие времена. Приемы и аудиенции были отменены, увеселительные заведения закрыты, утренние променады отставлены. На место Строгого Сарыча, с сохранением прежних обязанностей, был назначен его бесстрастность Зоркий Кондор, который тут же издал Уложение, запрещающее зажигать по ночам свет. И только вылазки на охоту продолжались. Здесь Могучий Орел отдыхал душой и телом.

Под сводами замка чаще стал сновать Тихий Дятел; он отличался удивительной способностью появляться и исчезать в самых неожиданных местах и самым неожиданным образом. Его боялись все. Но вместе с тем считали, что он выполняет работу весьма чрезвычайную в данной ситуации — Строгий Сарыч имел немало родственников, и ничего особенного не было в том, что один за другим выявлялись всякого рода казнокрады и лиходеи, лжецы и проходимцы, которыми бывший вельможа в свое время щедро себя обставил. И Тихому Дятлу старались по мере сил помогать.

В короткий срок сошли со сцены Верный Сапсан и Преданный Кречет, использовавшие служебное положение в целях контрабанды, Важный Аист, нарушивший «Уложение о самоуправстве», Бодрый Страус, проболтавшийся во сне о каких-то «других материках» и многие другие.

Очередь дошла наконец и до Гэ-Гэ. При внимательном изучении его трактатов обнаружилось, что все до единого они списаны с чужих, что он тем только и занимался, что разглагольствовал о своем родстве с повелителем, безудержно жрал, спал и присваивал себе чужие мысли. Когда истина наконец всплыла и Гэ-Гэ об этом узнал, то тут же и умер от разрыва сердца.

После этих мер восстановилась относительно здоровая обстановка.

Не могу до сих пор понять, с какой стати они прицепились к этим шалапутам, гонявшим чаи у озера. Ну наткнулись случайно, — а потом-то чего вязаться?

Посвященный убеждает, что это неспроста и что беспечный юный вобл — Второй, значит, — требовавший еще и еще раз вернуться к «трем философам», вовсе не такой уж и беспечный, потому что, видите ли, он уловил какую-то там связь между теми голубчиками и дафниями и не был опровергнут Наставником. Первому он в своей шутовской манере объявил, что, значит, никакие это не местные «высшие», а, дескать, ноблы, акклиматизировавшиеся на планете Хи. И приятель ему ответил, что не ожидал такого легкомыслия.