Платиновый обруч

— Нет! — как раненый, кричал Могучий Орел. — Не прав этот старый безмозглый идиот Ворон. Не прав! Платиновый Обруч не ключ к Истине. Что она сама, эта Истина? Она же страшная и холодная. Она мертвая!.. Оракульша, скажи, скажи, сколько она стоит, такая Истина? Сколько она стоит, пребывая без употребления…

И тут, к сожалению, опять пробел: ноблы исчезли. Зато потом, до самого конца Посвященный видел все очень отчетливо.

Однажды ясным, медленным утром Могучий Орел, безотчетно слоняясь по замку, случайно зашел в кабинет, где когда-то помещалась Главная Канцелярия. От кресел и столов остался жалкий хлам, кованые шкафы осели, проржавели и расклепались, с прогнувшихся полок лавиной сползали груды толстых папок. По стенам стекала грязная слизь, капало с потолка, все было затянуто густой и липкой паутиной. Одна из папок была раскрыта, и сквозь плесень и гниль неразборчиво проглядывало следующее: «…высо… ше повелеваю в нейшем име… ть пол… именем аквила регия инвиктус макси… во веки… ов…»

Он опустился на пол, рядом с папкой. Мелькнуло удивление: неужели это все было когда-то важно?

Он долго пребывал в неподвижности. Затем встал и вышел. Походка его была неожиданно твердой, взгляд целеустремленным.

Он поднялся на одну из еще уцелевших башен, стал на ветру и начал отряхиваться, счищать с себя грязь, и это заняло немало времени. Наконец он закончил и зычно крикнул вниз:

— Прощай, Оракульша! Прощай, Кукушка!

Потом он взмахнул крыльями и, убедившись, что крепость в них еще есть, взмыл в воздух.

Было безоблачно и тихо. Он быстро летел, набирая высоту, и увидел наконец впереди полоску моря.

Море было спокойно. Отлив обнажил коричневые камни, и они лоснились на солнце. Песчаная коса под скалой уже вся вышла из воды и обсыхала.

Он опустился на песок и стал разгребать его. Он вытащил Платиновый Обруч, отряхнул и положил на песок, подальше от ямы. А передохнув, взял Обруч в когти и полетел над морем.

Он летел до самого вечера. И когда солнце уже коснулось воды, стал кругами снижаться. И вот за несколько метров от поверхности он потерся о Платиновый Обруч головой и назвал свое последнее желание;

— Хочу быть дафнией. Но дай мне орлом долететь до моей родины.

И с этими словами разжал когти.

«Чудо! Свершилось чудо, — сообщает Посвященный. — Отдаю себе отчет в противоречивости и ненаучности данного слова, но не могу не произнести его: да, свершилось чудо. И я хоть и ожидал его и был готов, но в первые мгновения не мог поверить своим глазам: мы пришли к исходному. А точнее…»

Под старым пнем в далеком лесу было покойно и уютно. Вились мягкие водоросли, цвел по краям мох-сфагнум, пузырилась тина. В великом множестве паслись в воде амёбы, инфузории и хищные циклопы; они добывали пищу, играли и грелись в солнечном луче, когда тот появлялся.

И жила среди них одна-единственная старая-престарая Большая Дафния, которой эти амебы нисколько не боялись, потому что она никого не трогала и вообще вела себя так, словно никого не видела. Жила она в расщелине корня и выходила из дома, только когда появлялся солнечный луч. Она складывала антенны и ножки — получался этакий серый комочек — и, передвигаясь вместе с лучом, дремала.

Ей снились диковинные сны. То мерещилось, что она — Белая Рыба и живет в светлой реке, то что она — Грозная Змея, то — большущий Несокрушимый Медведь, и тогда откуда-то доносились голоса каких-то умников, рассуждающих об инстинктах, и один из них плакал. Иногда же ей снилось, что она — Могучий Орел, парящий высоко в небе и гордо оглядывающий землю, а земля сплошь — голубая и зеленая. Но тут же, во сне, происходило странное раздвоение: она как бы жила в двух лицах: одно, спящее, переживало невероятные превращения, а другое, бодрствующее, наблюдало за первым и отчетливо сознавало, что это — ложь.

— Конечно, ложь, — бормотала сонная Дафния. — Потому что всегда ведь было одно, постоянное, неизбывное, дразнящее, как жажда: тяга к стоячей воде. Правда, этот вот, с клювом, он стесняется признаваться и на все лады маскируется. Но я-то все вижу, все про него знаю…

Она бормотала что-то еще, усмехалась и пробуждалась. Сон пугал ее своей несоразмерностью, в сознании еще плавали отзвуки непонятного и совсем явственно слышался чей-то строгий голос…

«Ах ты, боже мой, — всякий раз вздыхая, думала Большая Дафния. — И что за напасть: одно и то же, одно и то же… И про бессмертье какая-то ерунда…» И тут память глохла окончательно. Дафния переворачивалась на другой бок и подставляла его солнцу, и снова засыпала, передвигаясь вместе с лучом.