Платиновый обруч

— А теперь вы должны умереть. Такова моя воля.

— Есть, Ваша Недоступность! — следовал стройный ответ.

Оставшись один, Могучий Орел поднимался в воздух и, презирая непогоду, начинал кружить над этим местом.

Буря в конце концов начинала стихать, гром удалялся, ветер успокаивался. Море постепенно зализывало следы рабрты; вот уже совсем гладок песок, вот уже волны перекатываются через отмель и достигают скалы, где недавно прятались кобчики, а далеко на востоке начинает матово светиться небо. Идет прилив…

Следует заметить, что Могучий Орел все реже наведывался к своему тайнику. «Эта моя ночная тоска в бурную погоду — это от волнения стихий в природе, как верно объясняет Гэ-Гэ, — рассуждал он. — Потому что я олицетворение природы. Зачем мне летать туда?

Если мой ум бессилен изобрести новое желание, то, значит, и нет более того, чем я обладаю, и нечего больше желать». А кроме того он испытывал своего рода зависть к, Платиновому Обручу: «Могу ведь я и сам сделать то, что захочу или что окажется необходимым, — я, Аквила Регия, непобедимый и величайший, — ибо что же я за „непобедимый и величайший“, если то и дело прибегаю к помощи какого-то обруча?» Боялся он также, что, может статься, чудом уцелеет кто-то из кобчиков, и тогда… Трудно было представить, что случится тогда…

XV

Бессонница приходила порой и в спокойные ночи, чаще в безлунную тихую погоду, когда по земле разливалась теплая истома и мир блаженно замирал, как бы упиваясь своим совершенством и бесконечностью, и звезды горели особенно ярко и близко. Могучий Орел запирался в одной из самых отдаленных комнат и вышагивал там в одиночестве, изнывая от больных дум и непонятных желаний. В эти минуты он уже не думал, что является олицетворением природы, и мудрствования Гэ-Гэ представлялись глупейшей болтовней. И вот, когда тоска уже грозила перейти в отчаяние, он вызывал Оракульшу, и они говорили.

— Что есть жизнь? — спрашивал он, и она отвечала:

— Жизнь есть движение.

— От чего к чему?

— Из одного места в другое.

О таких вещах лучше было бы не говорить с Оракульшей — еще ни разу подобный разговор не приносил успокоения. Но слушать подлую лесть и пустословие Гэ-Гэ было еще горше.

— Что движет?

— Необходимость.

— Откуда необходимость?

— Из желаний.

— Откуда желания?

— От необходимости двигаться.

— Где же тут начало и где конец?

— Нет ни начала ни конца.

— А смерть?

— Смерть — веха.

— Что потом?

— Тьма.

— Ах! — воскликнул однажды Могучий Орел. — Есть! Нашел! Меня тяготит предчувствие тьмы. И если смерти не будет…

— Будет, — последовал ответ.

— Но я могу стать бессмертным!

— Живой труп…

— Пошла вон!

Наутро он совещался со Строгим Сарычом, и тот заметил осторожно, что Его Недоступность стали хужь выглядеть.

— Так недолго и до болезни…

— Что же, — усмехнулся Могучий Орел, — по-твоему, я могу умереть?

— Этого не может быть, Ваша Недоступность! Лекари Вашей Недоступности — лучшие в мире.

— Лекари, — повторил Могучий Орел и поморщился.

— Может быть, — сочувственно сказал друг и советник Строгий Сарыч, Вашей Недоступности следовало бы на время отвлечься от дел, от этих бесконечных забот…

— Что ты называешь «отвлечься»?

— Охота! — Глаза Строгого Сарыча вспыхнули. — Охота — величайшее наслаждение! За тем вон мрачным лесом есть удивительные поляны, и пасется там множество разномастных четырехлапых. Ваша Недоступность могли бы повелеть…

Через день вылетели. Кроме Могучего Орла, Старшего Сокола и Строгого Сарыча, здесь были еще Бравый Ястреб, Гэ-Гэ и Блистательный Чеглок, и всю группу эскортировали стройные стаи кобчиков, тювиков и канюков.

Охота была великолепной. На полянах в самом деле паслись и нежились многочисленные стада разнообразной живности. Взмывал и камнем падал на жертву Строгий Сарыч, бесшумно наскакивал Бравый Ястреб, метался Старший Сокол, неистовствовал Блистательный Чеглок. Но наивысшее мастерство показал, конечно, сам повелитель. Он был неутомим, стремителен, точен и устрашающе прекрасен. Жертва сопротивлялась ему один лишь миг, и немедленно превращалась в кровавые клочья. Он единолично разорвал не меньше сотни кроликов и повалил около пятидесяти ланей и коз. Главным в его поразительном таланте было — внезапность.

Стремглав бросался он на цель, сверлил ее взглядом, сбивал с ног, и в следующее мгновение клюв, когти и крылья завершали работу.