Платиновый обруч

Платиновый Обруч был на месте. Он ослепительно сиял, а вокруг столпилось такое количество зевак, что вода прямо-таки кипела. Заметив Белую Рыбу, они в панике стали разбегаться; она врезалась в самую гущу, оглушительно чавкнула, выпучила глаза и так ахнула хвостом, что черная муть поднялась густым облаком, и в нем, как в преисподней, исчезли все любопытные. Не теряя времени, Белая Рыба подплыла к Обручу, потерлась об него и произнесла:

— Хочу быть Быстрой Выдрой!

И тотчас стала ею.

Нет, она не захотела превратиться в Шуку — есть существо, которого и Шука боится, и то существо — Выдра.

С этого часа началась полоса удивительных превращений бывшей Маленькой Дафнии По мере того как она становилась сильнее и совершеннее, сильнее и совершеннее становились ее желания. Жизненный ее опыт непрестанно обогащался, копились знания, крепнул ум. Переходя из одного вида в другой, она, само собой, запоминала языки, повадки и пристрастия и таким образом оказывалась все более грозным противником низших видов, из которых вышла. Да и для своих-то она была не менее опасной, потому что знала больше, думала шире и, значит, была умнее их.

Первый вывод, который она сделала после нескольких превращений, был таким: у каждого есть враг, более сильный и лучше устроенный; но и у этого врага есть свой враг, и у того — свой, и где предел — неизвестно.

И второй вывод сделала бывшая Дафния: желания бесконечны — достигнув одного, немедленно хочется другого, нового, и это также беспредельно. Когда открывалось, что кто-то сильнее ее, она немедленно занимала его место. Она не только не желала зависеть от кого-либо или кого-то страшиться — она уже не мирилась и с равными себе.

А вот и третий вывод: невозможно вообразить ничего более жалкого и убогого, чем та Старая Дафния, которая первой нашла Платиновый Обруч…

Она поочередно перебывала в роли Грозной Змеи, Мрачной Пантеры, Свирепого Вепря, Хмурого Волка и в других ролях. Потом, наконец, превратилась в Несокрушимого Медведя, потому что в тех краях не было более солидного и грозного. Но лишь первое время она испытывала удовольствие от положения Несокрушимого.

Ведь если и Медведь — предел, то это очень скучно. Что бывает за пределом?…

Так он, царь леса, и бродил по горам и долам, и не давала ему покоя мысль: что дальше?

XI

Трое ноблов, сообщает нам далее очарованный Посвященный, невозмутимо смотрели на экран.

— Кай-ая алогичная эволюция, — сказал наконец Первый. — Нет, это не наши лоны, ничего даже отдаленно похожего.

— Что мы уже отметили, — отозвался Второй.

— Ты, следовательно, считаешь, — обратился Наставник к Первому, — что если бы это были наши лоны или подобные нашим, то они эволюционировали бы в нас?

— Да, не предполагал, что старик Спиу так связал тебя, — весело заметил Второй.

Первый смутился.

— Давно… В первые годы Студии… Словом, тогда я тайно раскрутил лонов. Наставник! Они вымерли! Наши лоны вымрут!

— Очевидно, ты пользовался несовершенным, ученическим эвольвентором, спокойно проговорил старший. — Это так?

— Да… Несколько стадий промелькнуло… Я знаю — я не смел… Но такой результат… Вымирание!.. Я готов искупить…

— Специфические токи планеты Хи, на которой ты не успел еще адаптироваться, внушают порой преувеличенное чувство вины.

— Специфические токи Хи, — словно эхо, отозвался Второй.

Первый опустил голову…

На экране брел по лесной чаще лохматый черный медведь; он был сумрачным и скучным. И вдруг появилось живописное озеро, покатый травянистый бережок, солнечное небо, и на берегу — три существа.

Был полдень. Существа сидели кружком, пили что-то, любовались природой и беседовали. Это были существа мужского пола.

Один пил чай с черничным вареньем и утверждал, что все в мире покоится на инстинктах, ибо инстинкты непреходящи.

— Отседова что выходить? — спрашивал он. — Что и как? А то выходить, что невозможно про инстикт сказать, что ентот вот, значить, хороший, а ентот — тьфу. Потому оны, как один, либо хорошие усе, либо — никуды.

Другой пил чай с медом и ни за что не соглашался с такой постановкой вопроса.

— Эфта твоя консепция неправильная. Как говорится, во всей своей полноте. Тут же, к примеру, ежлнф потвоему, то как раз получается, что усе усем можно. Так? Так. А как же так-то можно? Эфти самые, как ты говоришь, истинты нельзя пущать на самотек. Вот, возьмем, баба у меня…

— Иови энд бови! — воскликнул третий из приятелей. — Короли и капуста! Все верно. — Он был самый худой и старый, и самый невзрачный из троих; он пил чай, подливая в свой стакан что-то из фляжки, которую доставал из внутреннего кармана, и прятал обратно. — Иови энд бови.

— Вишь? — сказал тот, что пил с медом. — Поддeрживають меня. Ежлиф для пользы, как говорится, обчества, то надоть эфти инстинты поделить. Которые полезные — туды, — и он поставил свой стакан перед худым, — а которые бесполезные или, как говорится, вредоносные, эфти пущай идуть сюды. — И стакан худого стал перед оратором, и тот сразу солидно отпил.

— А хто тебе доложить-то, какой инстикт пользительный, а какой хреновый? — усмехнулось черничное варенье.