Подъемную силу создавала прилегающая к телу локтевая часть крыла. В момент перехода от маха вниз к маху вверх гибкие маховые перья расходились, свободно пропуская воздух. Хвост служил превосходным рулем, Он позволял закладывать виражи, делать нырки и горки, порхать на месте, рыскать из стороны в сторону и даже кувыркаться. Я хватал на лету зазевавшихся мошек, Одного червяка «взял» прямо с земли и свечой взмыл к макушке огромного клена. Червяк извивался в клюве. Я присел на крохотную веточку, и там у нас с ним состоялся короткий разговор. Меня прямо-таки распирало от самодовольства. Я широко раскрыл клюв и неожиданно для себя бросил с высоты громогласный клич: «Это я тут сижу!» До чего же было потешно! Для моего птичьего слуха получилось что-то среднее между криком петушка и сигналом пригородной электрички. Возможно, человеческий голос для птицы подобен грому.
Я раскачивался на ветке, задыхаясь от восторга, Подо мной стоял лес — шелестящие на ветру великаны, А над лесом — светлая ширь. Даже пахло здесь по другому. Если внизу царил аромат прелых листьев — здесь была разлита пронизанная солнцем кристальная свежесть, Я притаился, глядя в одну точку. Ветер играл моими перьями, звал в небо. Но я сидел тихо, ждал; далеко-далеко, низко над горизонтом, висела тоненькая ниточка.
Она переламывалась пополам, образуя угол, поворачивалась и, медленно приближаясь, завораживала, Все яснее слышался нежный и грустный гул. Летели на юг журавли. Не известно мне было, что за птица — я сам.
Скорее всего мой двойник был некрупным существом заурядной расцветки. Веденский не успел сообщить.
Забыл, а может быть, справедливо решил, что я могу и не знать всех мелких представителей пернатого царства.
А журавлям я завидовал всегда. Их полет возбуждал, фантастические мечты. Сейчас к человечьей зависти примешивалось новое чувство: я тоже был птицей.
Привычный мир так боязно покидать. Но что-то звало ввысь. Этот зов невозможно было заглушить никакими трезвыми доводами и, бросившись в мощный восходящий поток, я устремился наперерез журавлиной стае.
Чего я хотел? Не знаю. Может быть, просто поравняться с ними и прогудеть во всю глотку: «Это я тут лечу!» Теперь я осмелился посмотреть вниз. Подо мной среди лесной чащи сверкали капли озер. Низко над ними волнами проносились птицы: где-то здесь, готовясь к отлету, они собирались в стаи. Я видел изгиб широкой реки. Над нею склонился лес, пуская по воде золотые кораблики.
Журавлиная стая неслась мне навстречу. Уже можно было рассмотреть их гладкие серые тела и до предела вытянутые назад ноги, похожие на две голые веточки.
Красивые длинные шеи чуть изгибались в такт со взмахами крыльев. Желтый клюв был устремлен в одну точку, словно где-то там, за туманным горизонтом, журавли видели свою обетованную землю.
Они были уже близко, когда со стороны солнца появилось черное пятнышко. Оно быстро росло и, как маленькая тучка, заслоняло свет. Я слишком поздно сообразил, что это значит. А сообразив, точно лишился воли: почувствовал, что уже не могу ничего изменить — даже направление и скорость своего полета. Наверно, это и смутило облюбовавшего меня ястреба. По его расчетам, я уже должен был начать метаться в поисках спасения.
Стараясь предвосхитить мои панические манёвры, хищник сам заметался из стороны в сторону. Скорость была большая, и он проскочил рядом, слегка задев меня сильным крылом. Теряя перья, я кубарем отлетел в сторону. А когда выравнялся — снова устремился-к стае, как человек, который, ища спасения, бежит к людям. Уж теперь-то всему свету было ясно, что я только притворялся птицей. Мои действия не укладывались в птичью логику. Хищник широко размахивал крыльями. Мне была видна его сильная полосатая грудь — настоящий пират в тельняшке. В его маленьких черных глазках вспыхивали торжествующие огоньки. Ястреб видел, что добыча не уйдет, и спокойно разворачивался подо мной.
Стая была совсем рядом. Я уже слышал свист ее крыльев, мог различить каждое пятнышко на журавлиных боках. О, как красиво летели птицы! Только теперь меня охватил ужас. Не хотелось верить, что это — мои последние мгновения. Я прикрыл глаза. А когда снова открыл — что-то сломалось в журавлином строю: одна птица отвалила от стаи, сложила крылья, вытянулась, превратилась в серую молнию, бьющую прямо в меня.
Я едва увернулся и, отброшенный воздушной волной, камнем полетел вниз. Опомнился у самой земли. Неуклюже спланировал на ближайшую ветку. Сел, зацепился когтями и, глотая воздух, уставился в небо. Сверху, почти следом за мной, падал пестрый клубок. Он разделился над болотом: что-то сизо-бурое, развернутое колючим веером, рухнуло в воду.
Над головой, припадая на крыло, летел серый журавль. Будто дождик мелко-мелко засеменил вокруг: на увядающие листья падали рубиновые капельки. Мне казалось, я сам чувствую боль, которую причиняет птице каждый взмах крыла…