Платит последний

— Нет, честно? А то знаете, Николай Ильич, в вашем положении человек что угодно пообещает, а потом освободится и начнет мстить.

Ивашников снова засомневался, не издевается ли над ним Брехунец.

— Иди отсюда, — сказал он. — Иди, скорбный разумом, не выводи меня из себя.

Скорбный разумом помолчал и сказал:

— Я, Николай Ильич, хочу, чтобы вы искренне меня простили, а не на словах. Да и прощать-то в общем не за что. Я же тут ни при чем!

— Позвони моим, — сообразил Ивашников. — Прощу и свечку за тебя, обормота, поставлю.

— Говорите номер, — потребовал Брехунец голосом решившегося на геройство человека. — Только как я представлюсь?

— Ну зачем тебе представляться, ты что, на дипломатическом приеме? Скажешь, что Ивашников находится по такому-то адресу, и все.

Ивашников назвал телефон их с Лидией квартиры, и Брехунец ушел.

А Лиде-то за что такие треволнения? — подумал Ивашников. Мне — понятно за что: за богатство. Но я-то хоть знаю, чем рискую и за что. Я управляю капиталом, а это не всегда удовольствие, но всегда хорошая доза адреналина в крови, самоуважение, интерес к жизни, наконец, качество жизни — здоровая еда, спорт, отпуск на Гавайях, где я, кстати, не был. Я и в отпуске пять лет не был. Работать интереснее, чем дуться в преферанс на пляже, капитал — наркотик, а я — наркоман. Но женщинам-то, женам, достается от этого наркотика самое неинтересное: деньги тратить. Магазины сумасшедшие, примерки, стоишь весь в поту и берешь что попало, а дома видишь, что рукава длинны, а брюки коротки. Или женщинам это интересно? Так или иначе, я рискую из-за капитала, а Лида рискует из-за меня. Могли ведь украсть и ее. А уж детей крадут сплошь да рядом. Вот вернусь, а она скажет: «Извини, дорогой, я тебя люблю, но такая жизнь не для меня»…

— Никто не отвечает, — мятым голосом пробубнил в щелку Брехунец.

У Ивашникова екнуло сердце — где Лида?

— Ты подольше звони, — сказал он. — Квартира большая, она, может быть, на кухне и сразу не услышала. Или не успела подойти.

— Вы, конечно, извините, Николай. Ильич, но у меня нет времени дожидаться, пока на кухне кто-то там услышит, — с неожиданной твердостью в голосе заявил Брехунец. — У меня поезд через час. Вашего Виталика тоже нет дома, я звонил. Дайте такой телефон, чтобы наверняка попасть. В третий раз я вам звонить не побегу, мне уезжать надо.

Ивашников подумал о Люське. В списке замечательных качеств его секретарши не было привычки рано возвращаться домой. Она запросто могла проторчать на дискотеке всю ночь, пока в метро пускать не начнут.

— Как же ты обещал заплатить, если уезжаешь? — спросил он, чтобы уязвить Брехунца. — Ну будь ты человеком, позвони в милицию с вокзала, что ли.

— Это мое дело, как я заплачу, — с обидой буркнул Брехунец. — А в милицию звонить не буду. Они все звонки пишут.

Ивашников помнил сотни телефонов, и среди них всего несколько домашних. У него не было друзей, только партнеры и более или менее близкие приятели по рыбалке.

— Кролик ты ангорский, — обругал он Брехунца и назвал телефон, который совсем не хотелось называть.

Брехунец честно позвонил. Он сам был заинтересован в том, чтобы Ивашникова освободили, и вовсе не потому, что боялся маленького мента. Просто Ивашников теперь запомнил, что Брехунец напуган до потери сознания и уезжает куда-то на поезде. А с бухгалтершей «Полариса», которой он завез обещанные документы, Брехунец поговорил о больной маме в Виннице, но слова «поезд» не произносил. Потому что не был ни скорбным разумом, ни кроликом ангорским, а был делашом не самого последнего розлива и знал, что ложную информацию нужно подсовывать по частям, тогда ей больше доверяют. Кто бы ни разыскивал Брехунца, он вынужден будет собирать его вранье по крохам: «Брехунец куда-то уехал по личным делам» (так с его слов скажет главбух «Сириуса»), «на поезде» (уточнит Ивашников), «к маме в Винницу» (добавит бухгалтерша «Полариса»).

Забросив главбухам документы, Брехунец поехал на Киевский вокзал, за полчаса до отправления купил два билета в СВ — поезда на Украину ходили полупустыми, не курортный же сезон, — при посадке сразу отдал их проводнице, расплатился за белье и попросил, чтобы его не беспокоили. А сам запер свое купе железнодорожным ключом-трехгранкой и вышел через соседний вагон, смешавшись с провожающими.

«Волгу», на которой он отъездил пять лет, Брехунец без сожаления бросил у вокзала. Через час Москву покинул свеженький «СААБ» с транзитными номерами. Гаишник, тормознувший иномарку в надежде получить на лапу, долго мытарил водителя с незапоминающейся отыменной фамилией. В конце концов он потребовал у него паспорт, посмотрел на штамп с пропиской и с подозрением сказал:

— Что же это вы, гражданин, живете в Петербурге, а шведскую машину приехали покупать в Москву? Из Питера-то до Швеции поближе, и машины ихние у вас, наверное, подешевле.

— Я не специально за машиной приехал. Я в Москве работал на совместном предприятии. Трудовую книжку показать? — нахально ответил бывший Брехунец. На лапу гаишнику он так и не дал.