Плато

Уже несколько лет он (???) суеверно избегал разговоров вроде нынешнего, и мог бы возразить другу, что у нормального человека (не развращенного отечественной бесхозяйственностью) просто не должно быть сил и времени на выяснение смысла жизни. Он, этот гипотетический нормальный человек, днем работал, вечерами и по выходным - наслаждался заработанным, а то и сочетал оба занятия - не за этим ли самым столиком в одном из самых пристойных ресторанов Старого города он столько раз устраивал деловые обеды с перелистыванием глянцевых каталогов и воодушевленным обсуждением оптовых скидок.

- Хватит, Гость, - встрепенулся он. - Ешь, пей. Не все же мы в Отечестве с тобой... философствовали. Работу хочешь? Тридцать тысяч в год? Послезавтра я тебя отведу. Нет, это не у меня, не беспокойся за свою гордость. Живешь-то ты где? На Плато? Тараканы не замучили? Переселяйся ко мне, в мансарду. Ну, как хочешь. А тысчонку-другую взаймы возьмешь? От старого товарища? Погубит тебя твоя гордыня, Редактор. Но зубному врачу я уже позвонил сам. Завтра в десять. Что ежишься дрожишь? Здесь стоматология гуманная. Вообще ничего не почувствуешь. Забудешь про флюсы навечно. Теперь слушай, Гость. Я благотворительностью не занимаюсь, - он помедлил, - ты мне тоже нужен. Я понимаю, ты ностальгией мучаешься, умилением, шоком, зубами, наконец. И все-таки... все-таки... помирил бы ты нас с Сюзанной, а?

На неожиданно пронзительной просьбе Хозяина (к его чести, он твердо положил сероглазому об этой встрече не говорить) вдруг меняется лицо его собеседника, словно тот просыпается или обретает слух. Голос его, который весь вечер был то жалок, то насмешлив, вдруг становится глубоким и грустным, а утомленные, набрякшие глаза оживают. Сюзанна нездорова, говорит он Хозяину, будь ласковее с нею, пожалей нашу красавицу, и постепенно разговор сбивается на общих знакомых по столице, потом - на переселенцев из Отечества, проживающих по большей части не на Плато, и не на Западном склоне, а в кирпично-красных кварталах бульвара Богородицы Милосердной, да в обветшалых, пропахших дезинсекталем домах Снежного берега. Не поминают только Елизавету, каждый по своей причине. Долго еще сидят они за своим угловым столиком, под витражом с изображением лилии, Хозяин даже соглашается с тем, что калифорнийский салат был не слишком хорош, однако продолжает упорно защищать прелести живых устриц в покрытых известью раковинах. На Полумесячной улице он с трудом находит место для стоянки, а потом, уже без всяких потуг просветить бывшего учителя, курсирует с ним до раннего утра по громыхающим барам, они не слишком успешно заигрывают с девицами, хохочут, спотыкаются на влажном мартовском ледке, под конец отправляются на печально известный перекресток Екатерининской и бульвара Святого Себастьяна, причем Хозяин приговаривает о "самом уместном подарке, который я могу тебе сделать за шестьдесят долларов". В пятом часу утра господин с эспаньолкой доставляет Гостя в его подвал, и, презрев опасности вождения в пьяном виде, возвращается на Западный Склон.

В доме он неслышно заходит в спальню к Сюзанне и при свете месяца долго разглядывает ее лицо, неизменно хорошеющее во сне. Переведя дыхание, целует женщину в лоб, отправляется к себе, ставит будильник, и перед сном еще раз открывает свой чемоданчик - проверить, на месте ли пластиковая папочка с оттопыренным боком и с надписью "Всемирный животноводческий конгресс".

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Глава первая