Плато

- И я не подпишу, - сказала Ивонна, - и вообще, ступай отсюда, пока я по морде твоей наглой не съездила. Нашел кого пожалеть. Дочек его лучше пожалей, дубина.

Глава вторая

"Весной я любил наблюдать за липами, в кружок стоявшими посередине нашего двора. Каждый день находилось время взглянуть на округлые кроны, убеждаясь, как листья набирают силу, как медленно и уверенно становятся большими. И осенью я смотрел на них ежедневно, вплоть до первых заморозков, когда неразговорчивый дворник, подпоясанный армейским ремнем, сметал листья в шуршащий холмик и поджигал, и над ржавеющими крышами тянулся тонкий дымок цвета разбавленных чернил, - самый щемящий, самый неповторимый запах в моей жизни. Я выбегал из дому только к вечеру, оставляя отца и мать в нашей полуподвальной угловой комнате. Мне хотелось читать на диване, я обижался, когда родители, переглядываясь, лукаво настаивали на пользе игр на свежем воздухе, в морозной полутьме поздней осени. В Аркадии ночь, а у них - время завтракать на кухне своего жилья на окраине Столицы, доставать начатый батон хлеба из старого полиэтиленового пакета, наливать из щербатого чайника некрепкий чай. Маргарита не приводит к ним внука, чтобы тот поскорее забыл об умершем (наверное, так она говорит ему теперь) отце. Они все время вдвоем, два старика на пристойной, по тамошним меркам, пенсии. Никого не надо выгонять играть в осеннем дворе, из дому они, по слабости здоровья, выбираются нечасто, родственники собираются у них два, много три раза в год, а друзей почти нет.

Что сокрушаться над этой кухней в четыре с половиной квадратных метра, где урчит недомерок-холодильник и радиоточка выплевывает то оперетты Штрауса, то идиотски-торжествующие реляции о количестве кальсон и сковородок, произведенных на душу несчастного населения. Конфуций запрещал детям уезжать далеко, покуда родители живы. Потому-то и неизменной оставалась Поднебесная пять тысячелетий. Я тоже пробовал держаться за постоянство жизни, умерять свои ожидания и стремления - но эти премудрости в прах рассыпаются от первого же мирского соблазна, а отшельником я быть так и не научился.

Неужели я оправдываюсь? В чем же?

Хочу надеяться, что это письмо будет последним из безответных. Да-да, через несколько дней я нагряну в твой Северопольск, сколько ни отговаривай меня Хозяин. "Только душу разбередишь", - заявил. Но я отныне богат и независим: со службы меня благополучно выперли, и теперь почти год будут платить раза в полтора больше, чем в овощном магазине. В бюро страхования по безработице я не краснея заполнил анкету, отказался от места парикмахера, пекаря и гробовщика, оставил телефон и адрес, и поклялся не менее сорока часов в неделю посвящать поискам службы. На лицах товарищей по несчастью в прокуренной приемной успел заметить выражение несколько шкодливое. Честных добытчиков, выкинутых на улицу алчным хозяином, там мало, в основном публика из тех, что увольняются после двадцати недель работы, чтобы год бездельничать. Как я их понимаю, с каким облегчением вспоминаю, просыпаясь, что больше не должен чуть свет торопиться в контору, хоронить знакомых и вздрагивать под стальными очами надсмотрщиков, сопровождающих на берег моряков с утопических кораблей.

Листья на здешних кленах и вязах стали огромными, почти с ладонь величиной, а я и не заметил, как. По Сквозной улице всякий вечер движется плотная толпа с коричневыми бумажными пакетами в руках. В них вино, чтобы пить его в недорогих ресторанах без лицензии на продажу спиртного. С плакатов и реклам пучатся морские раки, с открытых террас доносится запах шашлыка, сияют гирлянды электрических лампочек в ветвях деревьев, и главный фонтан нашего парка подсвечен лазурью и кармином. На днях было целое нашествие светлячков на парк - летели тучей, затмевая звезды и вызывая восторженные охи гуляющей публики. А на улице принца Артура фокусники глотают шпаги, и жонглеры орудуют сразу дюжиной разноцветных шаров. И лихие художники за двадцатку изготовляют портреты тщеславных прохожих. Знаешь, я начал искренне увлекаться механикой этой замечательно устроенной жизни, словно инженер при виде любопытного, новенького, отлично работающего механизма. Ты как думаешь, милая, если бы реки Вавилонские текли молоком и медом, горше или слаще был бы библейский плач?