Плато

На улице Святого Дениса начинался фестиваль джаза. Перебивая друг друга, протяжно плакали и ликовали латунные саксофоны на деревянных помостах. Король свинга наклонялся назад, обращаясь напряженным лицом к тихим вечерним созвездиям. В иллюминованной тьме лазурным и желто-зеленым сияли светящиеся пластмассовые ошейники и браслеты на легкомысленных слушателях. Воздушные шары улетали, путаясь в ветках и антеннах. Чуть выше в гору, на мощенной булыжником улице принца Артура, у фонтана, бившего в ночное небо подсвеченной и подкрашенной водою, художники набрасывали шаржи на стыдливо хихикающих барышень. На площади Святого Людовика школьники с заискивающими глазами торговали приторными шоколадками. Еще выше, на углу Святого Дениса и Сквозной, Сциллой и Харибдой стояли на пути пешеходного потока две коротконогие простушки в синтетических трикотажных платьях. Молча протягивали они охотникам до развлечений свои брошюрки о грядущем конце света, напечатанные на сероватой газетной бумаге. Но до светопреставления было далеко. Белые пиджаки и блузки фосфоресцировали под ртутными фонарями на гусиных металлических шеях. Случайные чайки плавали над домами, не спеша спуститься на землю. И река, скрытая за складами и элеваторами, зябко дышала в лицо Старому Городу.

Эти праздничные вечера вспоминал он, глядя на водовороты, мосты, прогулочные катера, тронутую ржавчиной длинную баржу под названием "Звезда Аркадии", элеватор, пивоваренный завод, остов древней гостиницы с пыльными, побитыми стеклами, вибрирующий туннель, сутолоку и оторопь центральных улиц - все это словно успело стать чужим, будто, прости Господи, везли его не цивилизованные полицейские по месту жительства из любезности, а заплечных дел мастера на позорной телеге - на публичную казнь.

"Какую мораль вывел бы из этого мой Татаринов, какой поворот сюжета? Будто не потерял я уже всего, что было у меня, своего прошлого, настоящего, будущего. Жить незачем. Почему, когда сердце готово остановиться, мне приходится играть второстепенную роль в комедии? Через десять минут эти субчики испросят у прокурора по телефону санкцию на обыск, если уже не запросили, войдут в мою комнату, взломают этот растреклятый чемодан и просияют, увидав там - а что они там увидят? Микрофильмы? Списки агентов? И что тогда? Вышлют обратно? Лучше перерезать себе вены по дороге в кутузку. Я не Коган, и ждут меня не с букетами. Лет десять придется рассказывать сокамерникам о прелестях Аркадии. А Хозяин после года за решеткой уедет в Швейцарию проживать свои капиталы. Или - после чемодана - ему не отделаться годом?"

Как самострел на театре военных действий, обрубил ты свое прошлое, рассчитывая на выигрыш в дьявольской лотерее. Но правила игры оказались беспощаднее к неудачникам, разорванное крюком сухожилие не срастается, сказочный город вокруг говорит тебе "прощай", подымая в безответное небо каменную, кирпичную, деревянную руку, и ты в ужасе отшатываешься назад - неужели все это происходит со мной? А ведь нынешнее, - подсказывает знакомый голос, - только репетиция, предварительный просмотр. Ты потерял сравнительно мало, ведь в конце концов отбирается все подчистую, и тут уж ни на кого не пожалуешься.

Ты слышал его, когда засыпал на железной солдатской кровати, и когда мучался несбыточной любовью рядом с женщиной с короткой стрижкой, и когда в музее брел между итальянских саркофагов, между возлежащих мраморных красавцев и красавиц с важными лицами, давно истлевшими в каменной тьме. Голосу не возразишь, он звучит недолго, и не отзывается на твое возмущение. Да и как ему ответишь? Соврать ли, что веришь в другую жизнь, в арфы и ангелов? Или отделаться пошлостью имени Достоевского - Бога нет, все позволено? Он приходит нечасто, голос, зато заставляет - назло ему - негодовать, стараться сграбастать от жизни побольше, а что отберут потом, по его, голоса, выражению, так и черт с ним.

Но зачем же ты, Господи, дразнишь, зачем даришь, с последующей конфискацией, по кускам сначала, и все оптом - под конец?

То-то и страшно, что по кускам. Окончательная расплата, с подбиванием итогов и весами на руке у ангела, куда сомнительнее, чем Екатерининский проспект с вечными алкашами, сшибающими мелочь, с наркоманами, ведущими совещание на парковой лавочке, с темными забегаловками, где Гость еще недавно, раздав весь чемодан литературы, смаковал свой кофе по-итальянски.

Двое стриженых не признают за тобою права думать о высоких материях вроде реальности жизни, призраков, неизбежной подбивания итогов. Для них ты пособник сомнительного типа, что подкапывался под самое основание этого парадиза. Посягал на его оборону от унылых улиц казенной Столицы, разворачивающихся со страшной неотвратимостью ременной плети.