Платон Кречет

Аркадий. Тогда извините, товарищ Берест, я больше не отвечаю…

Берест. Ты мне еще ответишь, кто довел Кречета до такого состояния. Я с тобой завтра поговорю! (Повернулся и пошел к секретарю обкома).

Аркадий. Я давно жду этого разговора. Мы еще посмотрим, кто командир. (Вышел в боковую дверь.)

Секретарь обкома. Что все это значит?

Берест. Кречет не хотел ехать.

Секретарь обкома. Как?

Берест. Я его застал в таком состоянии, ты понимаешь, он весь дрожал…

Секретарь обкома. Что же будет? В таком бою спокойствие необходимо прежде всего.

Берест. Будем надеяться на лучшее. Я верю в Кречета. Я верю ему. (Увидел Лиду.) Лида, и ты здесь?

Лида. Здесь. Я здесь, товарищ Берест, потому что тоже верила больше, чем вы, товарищу Кречету, а сейчас приехала за телом отца после его операции…

Большая пауза, только слышно, как барабанит дождь.

Христина Архиповна. Оно, знаете, разные случаи бывают… Сколько я насмотрелась за двадцать пять лет своей медицинской службы. В девятнадцатом году служила я санитаркой в маленькой больнице возле станции Попелюхи. Слыхали, Попелюхи?.. Больных было немного: одни выздоравливали, другие умирали, и жизнь наша медицинская шла спокойно. Но раз вечером налетела на село кавалерия деникинская. Стали они на ночь по хатам, а в больницу пришел офицер с приказом собрать весь инструмент, лекарство и на рассвете выступать с ними как мобилизованные. Доктор и фершал согласились, но через час сбежали… Осталась с больными одна я и думаю: что ж делать, когда вся медицина сбежала?.. А тут слышу, застрекотал пулемет — и пошло! Окружили село наши красные, били из орудий целую ночь деникинцы, а наутро сдались. Вышла я к воротам больницы, смотрю, несут какого-то раненого. Подходят. Спрашивает один, со звездочкой: «Это больница?» — «Здесь, говорю, несите сюда». А сама дрожу: что же оно будет, если наш доктор и фершал — вся медицина сбежала? А они все с ружьями, и похожего на доктора между ними нет. «Кто вы такая?» — спрашивает меня матрос, видно, командир. «Христина Архиповна, отвечаю, санитарка». — «Зовите врача, комиссар тяжело ранен, большой осколок в ноге». — «Нет врача, нет и фершала — сбежали еще вчера, сбежала вся медицина». И рассказала я им все… Стонет бедный комиссар. Побелело лицо его, кровью исходит… Смотрят на него молча красноармейцы — заскучали, а командир не выдержал и вытер слезу рукавом… И так меня за сердце взяло, подошла я к ним и говорю: «Скидывайте, ребята, ружья, мойте руки и будете мне пособлять». И сбросили они молча ружья, помыли руки и положили комиссара на стол. Разрезала я штанину, смотрю — застрял в ноге большой осколок. Хотела я сделать операцию без боли, нашла шприц, а тех лекарств, что боль останавливают, найти не могу — на всех бутылочках по-латыни написано, а вся наша медицина сбежала. Промыла я рану, смазала йодом, ножик взяла медицинский, подержала его на огне и говорю им: «Держите, ребята, комиссара, держите крепко, будем начинать». Положили они руки на комиссара, я скоренько тело разрезала и легонько осколок вытащила, кровь остановила, забинтовала. На другой день легче стало комиссару. Полежал он шесть дней, а на десятый тронулись они из села, и, когда проезжали мимо больницы, остановил их командир-матрос. Вызвали меня, и не успела я подойти, как крикнул матрос-командир: «Эскадрон, смирно, на Христину Архиповну равняйсь!» Все выхватили шашки, а я с перепугу чуть не упала. Тогда сошел с коня матрос-командир, подошел ко мне, взял под козырек и сказал: «От красной кавалерии благодарим вас, Христина Архиповна, за операцию нашему дорогому товарищу комиссару. Производим вас в почетные красные санитарки». Снял он с бескозырки звездочку, дал мне и поцеловал. Все крикнули «ура» три раза и поехали… И сейчас лежит у меня дома та звездочка, железная она, но дорога мне, так как такой случай в нашей медицинской жизни забыть невозможно.

Секретарь обкома. Случай у вас, Христина Архиповна, незабываемый…

Быстро выходит сестра , навстречу — .

Степа. Ну как?

Оля. Что-то с сердцем. (Тихо.) Очень тяжело… (Уходит.)

Секретарь обкома. Что она сказала?

Степа. Тяжело идет операция.

Вышла .

Ну?

Валя молчит.

Ну? Скажи… почему ты молчишь?

Валя. Все шло хорошо, но вдруг пульс начал падать, падать, потом исчез, и сердечных тонов не стало. Платон Иванович страшно побледнел и сделал укол в сердце. (Ушла.)

Пауза.

Терентий Осипович. Что же теперь?..

Возвращается .

Секретарь обкома. Есть ли хоть какая-нибудь надежда?

Валя. Не знаю, ничего не знаю. (Снова уходит в операционную.)

Берест. Сердце! Выдержит ли сердце?