Короткая летняя ночь прошла неспокойно — боевые действия с наступлением темноты, казалось, только активизировались. Гудериан распорядился провести ночную авиаразведку — это было несложно, так как у Красной Армии здесь все еще не было истребителей: проблему недостаточной ширины коридоров между мирами пока не удавалось решить. Разведка показала — судя по вспышкам от выстрелов сорокопяток, в большом количестве доставляемых сначала по тоннелям метро, а затем уже и по открытым на поверхности коридорам, — бои шли по всей Москве. Более-менее спокойной обстановка оставалась лишь внутри оборонительного периметра от Кремля до площади трех вокзалов — но и тут Гудериан подозревал, что Говоров в ожидании ответа на предложение приказал пока не активизировать действия в этих районах.
Фельдмаршал вновь достал конверт, доставленный парламентерами, и в который уже раз перечитал предложение советского командующего. Самое главное в нем формулировалось кратко и четко:
Фельдмаршал знал, почему советский командующий выступил с такой инициативой: русские не сомневались в своей победе, но не хотели разрушить город тяжелыми боями. Пока что части советской армии занимали районы, где немецкие войска отсутствовали, или оказывали незначительное сопротивление. Но центр города, особенно Кремль, так просто никто не сдаст. Штурм главной цитадели столицы и всего государства почти наверняка приведет к ее разрушению. С какими чувствами освободители будут смотреть на руины крепости, построенной почти пять веков назад и являющейся символом российского государства?
Как мы пришли к такому положению, в очередной раз задал себе вопрос Гудериан, где произошла ошибка? Он вспомнил основные события последней недели — первый прорыв Красной Армии в Подмосковье, ответный — и вроде как успешный — удар под Подольском, первая из серии задуманных операций, призванных выбить русских из случайно, как тогда казалось, захваченных плацдармов. А потом бронированный немецкий кулак, собранный из лучших подразделений панцерваффе, оказался обездвижен действиями партизан. Гудериан при мысли о партизанах ощутил глухое раздражение: фактор, который никак не удавалось правильно учесть. Сколько операций против них было проведено за четыре года, и все без толку! Удары наносились словно в стену из ваты — вроде сопротивления нет, но как только теряешь бдительность, из ваты появляется игла и пронзает руку.
— Это бесполезно, — вслух сказал Гудериан. У меня здесь двести тысяч солдат, а нужно держать в повиновении территорию, на которой живут двадцать миллионов! Такое возможно, только если население изъявляет покорность к завоевателям, а иначе… иначе мы приходим вот к этому, подумал фельдмаршал, глядя на карту.
Гудериан сел за стол, взял лист бумаги со своим вензелем, быстро написал несколько строк и запечатал лист в конверте. Затем вызвал начальника штаба.
— Генрих, — сказал фельдмаршал, когда тот вошел, — этот конверт с парламентером нужно доставить русскому командующему.
— А что в нем? — осмелился спросить тот.
Гудериан усмехнулся.
— Поверь, Генрих, тебе лучше этого не знать. Просто выполняй приказ.
Немецкий парламентер с белым флагом появился перед советскими позициями у Дворца Советов в том же месте, где вчера начинал свой путь Туманов. Полковник Воронов был предупрежден о возможном желании противника провести переговоры, так что обошлось без эксцессов. Немецкую делегацию в составе двух человек доставили в штаб Говорова. Завязывать глаза не стали, равно как и запрещать немцам рассматривать войсковые колонны, движущиеся по дорогам: пару раз «виллису» пришлось свернуть на обочину, чтобы пропустить тяжелые танки, движущиеся к коридорам в параллельный мир.