Плаванье к Небесной России

Алла Александровна не преминула помянуть хоть беглым, но добрым словом всех, как она их называет, «хороших начальников». Низко кланяется она начальнику режима владимирской тюрьмы Давиду Ивановичу Кроту, сохранившему и отдавшему ей рукописи мужа!

В ее плаванье к Небесному Кремлю снится ей замечательный в своей картинной выразительности сон о Кремле нашем, земном. «Я несколько раз видела один и тот же сон: мы стоим пятерками, как на поверке, пятерками идем через Кремль. Впереди не видно начала этой шеренги и пятерок, а когда я оглядываюсь, не вижу конца. Колонна заключенных идет через Кремль».

Кремль детства — торжественно праздничный, волшебный, Кремль стихотворений Даниила Андреева — величественная святыня, над которой он видит Кремль небесный, и этот Кремль лагерных снов — вот главный образ-символ и книги Аллы Александровны Андреевой, и поэтической вселенной «Русских богов» и «Розы Мира».

Алла Александровна рассказывает, как, совсем недавно, она услышала из своих окон в Брюсовом переулке звон Ивана Великого из Кремля, который напомнил пасхальный благовест детства. И под этот благовест ей, кажется, легче вспоминать, заново переживая и страшное, и радостное.

Огонь жизни Даниила Андреева высветил окружающих его, одних — лишь силуэтом выхватив из забвения, других — заставив светиться рядом. И для вдовы его он, конечно, не просто любимый, муж, нет, в ее жизни все озарено его светом и словом. Она нигде не говорит об этом, чуждая театральности или велеречивости в своем прямодушном, не избегающем самоиронии, рассказе. Пафос у нее появляется лишь там, где он уместен, где она говорит о Боге, о Божьем промысле. Прямое ощущение промысла, кажется, сопровождало ее всегда, давая ту силу, бодрость, без которых ее путь непредставим.

Рассказывая о себе, она не может не говорить о Данииле Андрееве, даже тогда, когда вспоминает о годах до их знакомства, словно бы ее жизнь неисповедимо была с ним связана и раньше.

Среди многочисленных стихотворений Андреева с посвящением «А.А.» есть несколько, где ее образ он рисует таким, каким он и останется. Большинство из них написаны во Владимирской тюрьме, в 1950 году, когда он не знал о сидевшей в лагере жене ничего, спрашивал: «В какой же ты ныне \\ Беспросветной томишься глуши»?

В стихах он сказал о сокровенном:

Все безвыходней, все многотрудней
Длились годы железные те,
Отягчая оковами будней
Каждый шаг в роковой нищете.

Но прошла ты по темному горю,

Легкой поступью прах золотя,
Лишь с бушующим демоном споря,
Ангел Божий, невеста, дитя…

С недоверием робким скитальца,

Как святынь, я касался тайком
Этих радостных девичьих пальцев,
Озаренных моим очагом…

Рассказы Аллы Александровны о своем «плаванье» — рассказы о живой жизни, о женской судьбе. Поэтому из обрывистых рассказов, реплик, из вспомнившегося между прочим, за чашкой чая, можно было бы узнать не меньше, хотя в книге о главном и заветном она что хотела — сказала. Но книга всегда меньше человека.

«Мой папа был к религии равнодушен. А у Даниила мистика — структура души, в „Странниках ночи“ мистики было очень много. Но отношения между ними были высокими. Как-то в Задонске, захожу — они сидят и молчат. А я вспыльчива. Я потом его спрашиваю, почему ты молчишь? Тебе не о чем говорить с папой? А он мне ответил, да, мне с ним говорить трудней, чем с какой-нибудь верующей дурой…» Нет, не случайно запомнился ей этот ответ.

Не слишком много Алла Александровна говорит о своем призвании, о пути художника. И как художник, живописец и график, она жила столь же безоглядно, легко расставаясь со своими работами, словно бы не придавая серьезного значения своему дару. Боюсь, что сегодня многое из сделанного ею в искусстве мы просто не сможем увидеть. Одни работы, видимо, пропали безвозвратно — слишком долго она ютилась по коммунальным углам, мастерской никогда не было, другие — в провинциальных музеях и где-то, у кого-то.

Как лирически точны ее иллюстрации к книжечке стихов Даниила Андреева «о природе»! Иллюстрации, в которых нет ничего от тех многозначительно вычурных вариаций на темы «Розы Мира», не замедливших появиться. Ее рисунки, естественно свободные, завораживают лаконизмом и богатством живой линии, безошибочным ощущением равновесия белого и черного, выразительностью графического жеста и пространства. А главное в них — то нежное чувство природы, которое было так внятно поэту.