Плаванье к Небесному Кремлю

Моя детская способность к сопереживанию имела странное последствие. В двенадцать лет из-за нее я получила заболевание — тик. Я часто возвращалась из школы на трамвае, выскакивала у Петровских ворот, вприпрыжку бежала домой по Петровке, мимо Петровского монастыря. У монастыря на земле сидел нищий. Голова у него дергалась. Меня залила такая отчаянная жалость, что мгновенно я как бы всего его вобрала в себя. Я стала этим нищим. Домой я пришла уже больной. И как меня ни лечили, тик остался на всю жизнь. Позднее я уже знала за собой эту особенность, и, встречая на улице человека, например, с болезнью святого Вита, переходила на другую сторону. Эта странная способность острого сопереживания через много лет обернулась хорошей стороной, когда мы жили уже вместе с Даниилом и он работал над романом «Странники ночи».

В 29-м году я окончила семилетку, а Даниил — Высшие литературные курсы.

Школу мы кончали сходным образом. Я совершено ничего не понимала в математике. Преподавал ее Константин Львович Баев, он работал еще и в планетарии и сносно относился ко мне только потому, что я увлеклась астрономией, которую он же и ввел в школе. На выпускной экзамен — последнюю контрольную по математике — я к тому же опоздала. Константин Львович рассердился и дал мне отдельное задание. Когда я взглянула на него, то сразу поняла, что нечего и пытаться решать. Я тут же переписала задание на листочки и разослала нескольким лучшим ученикам, тем, кто обычно мне помогал. Но, увы, получила ответы: «Не могу, ничего не понимаю». Видимо, рассердившийся Константин Львович выдал мне такое, что вообще не имело решения. Я подумала, подумала, написала стихотворение и подала его вместо решения задачи. И получила отметку «успешно»!

С физикой дело обстояло хуже. Последним заданием по физике была динамомашина. Как она работает, объяснял мне очень хороший преподаватель. Много раз объяснял папа. Объясняли все лучшие ученики класса. Пять минут, пока длилось объяснение, казалось, что все понятно. А еще через пять минут я уже опять ничего не соображала. Как-то я все-таки сдала физику уже осенью. Это было на переэкзаменовке. Но что такое динамомашина, как она работает, так до сих пор и не знаю.

Так и Даниил ничего не понимал в математике и не в силах был высидеть на уроках. И хотя он всячески пытался совладать с собой и приняться за дело, каждый раз уходил с урока и прятался. В конце концов наступил последний урок, тот самый — контрольный. Он решил остаться. Но, как потом говорил мне, «как только раздался звонок, ноги сами вынесли». Он рассказывал об этом так: «Проторчал весь урок в соседнем пустом классе, к тому же на меня напал кашель, и я простоял урок на подоконнике, высунув голову в форточку и кашляя в переулок, чтоб не было слышно». Даниил был старостой класса. А это происходило уже при советской власти. Вместо частной Репмановской гимназии была советская школа. И вводились всякие новые порядки: старосты классов присутствовали на педагогическом совете, когда объявлялись отметки всех учеников. Даниил — староста, да еще фамилия Андреев — на «А». С него начинается обнародование отметок всего класса. Преподаватели по очереди называют свою отметку каждому ученику. Когда дело доходит до математика, он, не поднимая глаз, говорит: «Успешно».

Через несколько лет Даниил специально пошел домой к этому учителю, чтобы спросить: «Почему Вы так поступили?». И вот что услышал в ответ: «Вы были единственным учеником, о котором я не имел ни малейшего представления. Я просто Вас никогда не видал. Меня это заинтересовало, и я стал осторожно расспрашивать остальных преподавателей об ученике Данииле Андрееве. И из этих расспросов я понял, что все Ваши способности, интересы, все Ваши желания и увлечения лежат, так сказать, в совершенно других областях. Ну зачем же мне было портить Вам жизнь?». Вот всем бы таких педагогов…

Существовало во времени моего детства и юности Даниила пространство, где еще в 28-м или 29-м году мы могли бы встретиться. Тогда от Никитских ворот до памятника Пушкину, который стоял там, где ему и полагается — в конце Тверского бульвара, — был книжный базар. Там располагались продавцы, перед ними, кажется, на каких-то подстилках лежали книги. И от Никитских ворот до памятника шли развалы книг. А между ними торговали мороженым. Часто, возвращаясь из школы, я ходила вдоль книжных развалов, жадно разглядывая книги. Книг лежало множество, они были разные, и много очень хороших.

Даниил в это время учился на Высших литературных курсах, канцелярия которых помещалась посередине Тверского бульвара, где сейчас Литературный институт им. Горького. Кроме того, многое в его жизни было связано с окрестными переулками. Он, конечно, тоже ходил вдоль тех же книжных развалов. Наверняка мы встречались, проходили мимо друг друга. Может быть, даже стояли рядом над какими-то книжками — худенькая длинная девочка, всегда растрепанная, с мороженым в руке и стройный, смуглый, красивый молодой человек с очень необычной внешностью.