Плаванье великой черепахи

– Она запретила. Сказала, я должен исполнить поручение. Эдда, объясни, почему ты не считаешь меня этим… упырем? – окончательно разозлился Шарим. – Тебе следовало бы за вилами сбегать. Каждый гласень твердит, что мы кровопийцы. Люди верят.

– Пока гласени поют во весь голос, им точно верят, – отмахнулась Эдда. – А потом живут своим умом. И травник знает о вас, и его родные. Шарль, твою маму очень уважают. Она стольким людям помогла! Ты не переживай, все устроится, я так чувствую. Если соберешься возвращаться, имей в виду: у тебя здесь дом. И сестра Эдда. Скоро будет еще и племянник.

Шарим проглотил теплый комок и кивнул. На подобное он никак не рассчитывал. Нахмурился, деловито и заинтересованно глянул на Эдду. Отстегнул от пояса флягу с медовым отваром. Задумчиво взболтал.

– А травнику нашему плохо. Я чувствую. То ли побили его, то ли еще какая напасть.

– Мы с мужем соберемся и поедем проведать их дом, сегодня же, – пообещала Эдда.

– Передай. Пусть пьет по глоточку, каждый день.

Чувствуя себя окончательно глупо, Шарим расковырял ранку на руке и сцедил во флягу немного крови. Две зимы он усердно избегал фраз типа "у вас, людей", изобретал объяснения, отчего не взрослеет, пытался сохранить постоянство облика…

Все зря. Можно было столькому полезному научить!

– Выходит, это мы кровопийцы, – грустно отметила Эдда. – Примерно так я и думала. Никогда эргриф и маэстро не станут ретиво искоренять зло, если в том нет личной выгоды. Ваша кровь лечит?

– Все не так просто, – виновато скомкал ответ Шарим. – Кровь для нас – почти божество. Она и память, и сила, и советчик. Иногда, хуже того, темница и конвой. Мама мне приказала уйти, и я не смог ослушаться. Для вас наша кровь – лекарство и даже способ продлить жизнь. Она будит дар зрецов и внемлецов. Длинный разговор, Эдда. А я, скрытный недотепа, истратил две зимы впустую на никчемные тайны.

– Ты меня спас. А доверие – оно возникает не сразу, – вздохнула Эдда и осторожно погладила волосы Шарима. – Я вижу, тебе пора. Переодевайся. Пойду соберу в дорогу поесть.

Эдда проводила вампира до калитки в низеньком заборчике, ограждающем цветник перед домом от посягательств овец и прочей домашней живности. Обняла, поцеловала в лоб и попросила беречь себя. Шарим со странной болью отметил: за две зимы девочка выросла и стала взрослой красивой женщиной. А он все такой же мальчишка… Когда Эдда состарится, он будет выглядеть на двадцать пять человечьих зим. Эдда простит ему и это. Хотя очень трудно смириться с отличием, которое воспринимается как незаслуженное врожденное преимущество. Будь то сила, молодость или здоровье. А уж когда все разом…

– Я не умею чувствовать, как вы с мамой. Но я почему-то уверена, что ты вернешься, – улыбнулась Эдда и сердито смахнула слезы. – Имей в виду, ты просто обязан. Мы с мужем уже решили, что сына назовем Шарлем. Иди.

– Спасибо тебе. Будь счастлива.

Он отвернулся и пошел прочь. Все быстрее и быстрее. Потому что когда Эдда закончит плакать, она вернется в дом. И начнет ругаться. Люди по непонятной причине сердятся, если им оставить деньги. Даже очень нужные и жизненно необходимые именно теперь. Дети – это большая ответственность и серьезные расходы.

Голос Эдды настиг его уже за переломом рельефа. Сестра не стала кричать, напрягая горло на холодном ветру. Она сердито и сосредоточенно думала, верно предполагая, что мысли доберутся до адресата.

"Мальчишка, хулиган, недоросль! И даже – мерзкий упырь! Да разве я тебя за золото твое люблю? Много-то как… Бессовестный. Спасибо, конечно, но я бы не взяла! И вообще, вернешься – отдам с процентами! Себе оставил на дорогу?"

Шарим кивнул, подтверждая: оставил. Удивленно встряхнул головой. Неужели расслышала? Маме бы сказать! Прежде он никогда не общался с людьми мысленно и полагал, что это для них невозможно. Впрочем, Эдду лечила сама леди Аэри. И он помогал. По сути, не зря называет сестрой: стали настоящей кровной родней. Приятно уходить, когда позади не только Большая охота и гнетущая ненависть погони, но и дом. Сестра. И даже, очень скоро, племянник.

Занятый своими мыслями, Шарим миновал еще один горб холма, выбрался на узкую прибрежную тропку и заспешил по ней. Сапоги "нищего" имели три правдоподобных щели в швах. Потертые, кривоносые, со сломанными пряжками. Но теплые и прочные, Эдда собирала его в дорогу тщательно и с умом.

Подошвы влипали в грязь с неприятным звуком. Затем чвякали, покидая ее – южную зимнюю грязь. Холодную, полужидкую, покрытую тонкой, как глазурь, коркой свежего льда. Ветер с моря выстуживал день все сильнее. "К ночи обязательно засеет пляжи отборным белым пшеном круглых мелких льдинок", – вздохнул Шарим, поднимая воротник. Как ни старайся, за шиворот этот неприветливый ветер неизбежно напихает две-три пригоршни ледышек. В рукава тоже проберется.

Одно радует: сумка добротная, а в ней настоящая еда.