Плавильщики Ванджа

„Но если мулла и басмачи начнут творить свой жестокий суд, что с нами будет?“ Голова моя горела. Я посматривал на бледного басмача, на Максума, который как ни в чем не бывало раздувал мехи, и на дядю: он вышел из дому и, скрестив руки на груди, кланялся пришедшим.

– Войди в мой дом, таксыр! Да будет тебе просторно! Все мое – ковер под твоими ногами.

– Погоди, – ответил басмач, – я сперва пристрелю этого черного бродягу…

– О таксыр, – продолжал дядя, – какой дорогой гость приехал! Ты с толпой сподвижников пророка точно месяц с великолепным полчищем звезд.

– Сейчас, старик, сейчас…

– Не режь курицу, когда она несет яйца! – воскликнул дядя. – Дай нашей артели закончить плавку руды, и мы из нового железа сделаем тебе все, что твоя мудрая речь нам приказала. Разве ты не хочешь получить от нас двадцать острых сабель для твоих храбрых, как львы, джигитов?

– Да, я знаю. Ты мне сделаешь все, что я приказал. А вот я привел мастера-кузнеца, – он только ждет железа. Скоро ли вы кончите плавку? – Басмач, не спуская глаз с Максума, прошел вперед и вместе со своими спутниками расположился на ковре, разостланном перед домом.

Я оставался на верху домницы и следил за жаром внутри нее. Красные, как золото, уголья сильно опустились, – нужно было снова засыпать ее доверху.

– Принимай свою очередь! – закричал я, схватив заготовленную корзину угля.

– Абдыр-Бобо, Файзули, принимайте очередь! – крикнул Максум.

Но обоих стариков уже не было, – взяв туфли в руки, они ускользнули со двора.

Оба мальчика, помогавшие мне следить за домницей, подбежали к Максуму:

– Мы будем раздувать мехи… Передохни, Максум!

– Да где вам справиться с мехами!

– Не бойся, давай! Мы не уступим взрослым.

Максум передал мехи мальчикам, а сам, разминая спину, медленно поднялся на домницу, помог мне опрокинуть тяжелую корзину с углем и миску с рудой.

Мехи громко сопели. Отовсюду по селению неслись крики, и трудно было расслышать слова Максума, разгребавшего всыпанные в домницу уголья длинной кочергой.

– Кудрат, покажи, что не погибло еще между людьми благородство души. В тебе должен гореть долг совести, и поэтому… – И Максум продолжал громко, так как новый басмач вошел во двор и приблизился к домнице: – Плавить еще надо два дня и две ночи, и как можно сильнее раздувать жар, чтобы железная руда все время кипела, как бараний суп (шурпа), – тогда весь перегар и мусор всплывут наверх, а внутри останется чистое и белое, как серебро, железо…

Второй басмач уселся на ковре, а Максум продолжал говорить вполголоса:

– …Ты сейчас спокойно спустишься вниз и возьмешь тулуп, как будто хочешь отдыхать в сарае, а сам перелезешь через забор и побежишь в мою хижину. Скажи там моей жене и матери, чтобы, не медля ни минуты, они взяли с собой только хлеба и убежали в горы и ждали там меня у Горячего ключа. Скажи, что я убежал к реке Пяндж, переплыл ее. На том берегу стоят деревянные столбы, и на них протянута железная проволока. Я найду там человека, который по этой проволоке скажет в Москву, чтобы прислали сюда летающие по небу машины, и тогда все эти шакалы разбегутся во все стороны, как зайцы. Абдыр-Бобо, куда ходил? Принимай свою очередь! – опять закричал Максум. – Ребята не справятся с мехами.

Я медленно сошел с домницы и, подняв свой тулуп, направился в сарай. Бледный басмач важно сидел на ковре, а во двор входили Абдыр-Бобо и Файзали. Один на подносе нес разрезанную дыню, дикие абрикосы и груши, а другой – деревянную миску с кислым молоком. Оба с поклоном поставили угощенье перед гостями.

– Вот, таксыр, радость для души. Все, что в нашем погребе, – ваше. Кушайте и наслаждайтесь.

Гости благодарили:

– Саламат, рахмат, култук!

– Теперь, чтобы совсем насладиться, послушаем последнюю фатиху, которую нам пропоет красный аист на огненной печи, – и бледный басмач вскинул ружье на плечо.

– Моя фатиха будет старинная, – начал Максум, продолжая стоять у жерла домницы. Он выпрямился и говорил, сверкая глазами, без всякого страха.

– Говори, говори! А мы будем есть дыню. Сладкую дыню припрятал в своем погребе старик!