Плавучая опера

Вы допускаете, что отец ваш может покончить с собой из-за такой, в общем-то, чепухи и глупости, как нехватка денег? У вас хватит силы духа поднять стул, который он оттолкнул, когда лез в петлю, и поставить на место? А ремень на шее кухонным ножом разрезать сможете? Волоком дотянуть тело отца до постели, на которой он вас зачал, уложить, пальцами нащупать под темневшей, оплывающей плотью пуговицу, чтобы расстегнуть воротничок рубашки, - тоже сумеете? Читатель, по сию пору не могу я без содрогания вспомнить один летний день, когда мне было пять лет. Отец (на нем был выходной костюм) рубил за домом головы цыплятам: схватит петушка и, держа за ноги, бац его на эшафот, то есть на пень от спиленного дерева, тот крылышками вовсю бьет, а отцу хоть бы что, шарах старым топором, который он поближе к острию ухватывал, и одним махом головку долой, неслышно так. Головка на пне и останется, глазки выпучились удивленно, клюв разинут, словно что-то сказать хочет, а ни звука. А тело, как отец отпускает, еще по двору поскачет с полминуты, несколько метров пробежит и падает. Смотрел я на все это с жадностью, хоть и страшно было.

А отец за ноги птицу обезглавленную поймает и говорит:

- Отнеси Бесси на кухню, ладно?

Я руку протягиваю, онемевшую совсем. И отец мне петуха ногами вперед сует - желтые такие ноги, шершавые, грязные, похолодевшие, в жилах все, в чешуйках, а главное, мертвые уже.

Поверь, читатель, меня тогда стошнило, да и сейчас, если вспомню хоть на минуточку, подташнивать начнет. Ладно, впрочем, вспомнить все-таки можно, хоть противно делается. А вот выкатившиеся отцовские глаза собственными ладонями закрывать - это как? На глазах-то уже и сосуды кровяные полопались. Но и то сказать, есть ведь грубая изнанка жизни, что уж тут вопросами разными мучиться. Я терпел и ждал, пока все кончится.

Разумеется, оказалось полно долгов. Коттедж на Фенвике? - забирайте! Лесные делянки? Пес с ними. Дом? Машина? Страховка? Да подавитесь. Над свежей отцовской могилой о пустяках не задумываешься, только о причинах, к такому приведших. И я терпел и ждал.

В конторе Гарри Бишоп передал мне конверт, который отец в сейф положил. Я-то обрадовался: вот сейчас, думаю, прочту письмо - и все прояснится, а оказалось, что там просто пять тысяч лежат. Правда, записка тоже была, только я, видно, запомнить ее не захотел - честное слово даю, ни слова из нее не сохранил в памяти, потому что говорились там вещи, о которых мне уж точно знать нежелательно было, не так, как надо бы, говорилось, не тем языком. Вы как находите, пять тысяч достаточно, чтобы отцовские признания из памяти начисто изгнать? По-моему, недостаточно даже за то, что я про всю эту историю по сей день вспомнить спокойно не могу! Он и мне должен остался, не рассчитавшись, - последний его, но уж, будьте уверены, не самый мелкий долг.

Смерть отца меня деморализовала, а вот записка эта с пятью тысячами просто парализовала. Минут тридцать сидел я в конторе, челюсть так и отвисла, - сижу, банкноты разглядываю, и чувство такое, что не деньги в конверте этом заветном лежали, а куча дерьма примерно того же цвета, как кожа на щеках повесившегося. Пять тысяч! Посидел я, посидел, запихнул новенькие бумажки по тысяче обратно в конверт, на котором ни марки, ни адреса, и стал перебирать имена разных людей у нас в округе.

Меня простой вопрос занимал: кто из них самый богатый? Ну конечно, полковник Генри Мортон. И я написал на конверте: полковнику Генри Мортону, фирма "Мортоновские чудесные томаты", Кембридж, Мэриленд, налепил марку за три цента и, задыхаясь, как охромевшая беговая лошадь, понесся к почтовому ящику да бросил свое послание, а сам обедать отправился. И на следующий день переехал в отель "Дорсет".

Происходило это, если не ошибаюсь, в начале марта 1930-го. Очень вскоре звонит мне полковник - мы с ним еле знакомы были.

- Алло! - орет в трубку, как будто никогда в жизни по телефону не говорил. - Алло! Это Тодд Эндрюс?

- Да, сэр, слушаю.

- Алло! Эндрюс? Послушайте, Эндрюс, что это за деньги вы мне прислали?

- Примите от меня в подарок, - говорю.

- Эндрюс? Вы слышите, Эндрюс? Это что еще за фокусы, а?

- Подарок, - повторяю, - просто подарок.

- Как? Алло! Черт, Эндрюс, вы слушаете? Какой подарок? Алло!

- Ну, подарок, - говорю.

На следующий день полковник явился ко мне собственной персоной, ввалившись в кабинет без предупреждения.

- Эндрюс? Так это вы, значит. Слушайте, молодой человек, не знаю, что вы там задумали, только вот что…

- Это подарок, - объясняю. - Просто подарок, ничего больше.

- Подарок? Умом вы тронулись, милый мой. Заберите назад и хватит дурака валять!

Но на стол мне ничего не положил - никаких там купюр, какие в лицо швыряют.

- И не подумаю, - говорю. - Я же вам подарок сделал.

- Подарок! Ну и дела. Значит, подарок? Вы мне, молодой человек, скажите, вы что задумали? Как по-вашему, мне-то что делать с этим?

- Да ровным счетом ничего, сэр, - бубню я. - Я же сказал: это подарок.