Плавучая станица

Полой своей замызганной шинели Прохоров обмел снег на поваленном бревне и, заискивающе улыбаясь, предложил:

— Давайте посидим, Василий Кириллыч. Я вас введу в курс дела, хотя не мне бы про это говорить, ну да ладно…

Они присели на бревно. Досмотрщик, деликатно отказавшись от папиросы, свернул «козью ножку», затянулся и заговорил нехотя:

— Все зло в моей родной дочке, Василий Кириллыч. Есть у меня дочка, одна-единственная. Грунькой зовут, Аграфеной то есть. Так вот эта самая Грунька, Аграфена Прохорова, в тутошнем колхозе рыбоводом работает. Матери ее, моей супруги то есть, на свете уже давно нету, и Грунька, значит, росла с сорок первого году, как бурьян при дороге. Школу-семилетку она, конечно, окончила, потом год была в городе на курсах колхозных рыбоводов, там же и в комсомол поступила. И вот по окончании курсов ее в наш же колхоз и направили. Думали мы со Степаном Иванычем, с инспектором, что толк с девчонки будет. Степан Иваныч и в город ее командировал, на курсы. А она его же и отблагодарила…

— Как? — с интересом спросил Василий.

— Да так. После того как Грунька назначение сюда получила, житья мне не стало. Девчонке сейчас восемнадцать годов, а дома она не сидит, за хозяйством не смотрит, только лето и зиму по степи да по лесу с ружьем шатается.

— С каким ружьем?

— С самым обыкновенным. Представьте себе, премировали ее на курсах двустволкой. За отличные успехи. Ребята там предлагали ей ружье это самое на чего-нибудь женское обменять: отрез шелка на платье ей давали, туфли модельные, аккордеон, так она — ни в какую. «Раз, говорит, я премию получила, значит, буду ее сохранять как память и сама ею пользоваться буду».

— Здорово! — засмеялся Василий.

— Ну вот. Прибыла она, значит, сюда и сразу давай председателя колхоза на бога брать. «Вы, говорит, только о промысле думаете, а на спасение рыбной молоди внимания не обращаете. Надо, говорит, организовать специальную бригаду по спасению рыбной молоди и по искусственному рыборазведению, чтобы запасы рыбы в водоеме восполнять». Ну, председатель создал ей бригаду. Так этого, видите ли, мало оказалось. Стала она требовать быков для транспорта, денежных средств на приобретение всякой всячины. Сама цельный день по озерам шастает, уток из ружья лупит да мальков рыбьих в Дон возит, а придет вечер, так она на собрание или же в район — и давай Степана Иваныча крыть на чем свет стоит.

— За что же?

— Да за разное, — досадливо сморщился Прохоров. — Прицепилась до человека, прямо со света его сживать стала. То, представьте себе, за связь с браконьерами обвинение Степану Иванычу предъявила, то в райком партии заявление написала, что инспектор якобы разрешал колхозным бригадирам запретные тони облавливать и взятки с них за это получал…

— А он действительно разрешал? — нахмурился Василий.

— Какой там! Может, раз или два колхозники на самом деле в запретных зонах рыбку ловили, дак при чем тут инспектор? У него ж, извините меня, не десять рук и не двадцать ног, чтоб сразу быть по всему береговому участку.

— Ну и что?

Прохоров помолчал и искоса взглянул на Зубова:

— Да ведь как вам сказать… Ежели бы Грунька была одна, то на ее дурость никто внимания не обратил бы. А то ведь, окромя Груньки, тут есть немало таких. Спервоначалу она сама воду мутила, а потом подмогу ей оказали. Есть у нас такой Антропов Архип, мы вам давеча про него рассказывали, так он тоже капать на Степана Иваныча заходился, ну и пошла такая коломуть, что сам черт ногу сломит. Зачались всякие комиссии-перекомиссии, из области сам начальник Рыбвода с инспекторами заявился. Осенью Степан Иваныч и полинял. Ни за что ни про что человеку дорогу поломали…

С интересом слушая все, что рассказывал досмотрщик, Василий поглядывал на его тщедушную фигуру, запавшие щеки, бесцветные глаза, отечные веки и все больше испытывал смешанное чувство жалости и презрения к этому человеку.

— Вы не больны, Иван Никанорович? — участливо спросил он.

— А почему вы спрашиваете? — насторожился тот, боясь, что Зубов заведет разговор об увольнении. — Будешь болеть, ежели на такой работенке двадцать годов промаешься.

Досмотрщик нахмурился и в первый раз взглянул Зубову прямо в глаза.

— Легкие у меня не в порядке, — виновато улыбаясь, сказал он, — был я в районной больнице, так врачиха определила чахотку. «У вас, говорит, товарищ Прохоров, есть в легких процесс, вам, говорит, лечиться надо…»

— Вот видите, — пожал плечами Василий, — а вы, наверное, здоровье совсем забросили. Дочка-то с вами сейчас живет? Помогает она вам? Или вы с ней рассорились?

— Нет, зачем же? — обиделся досмотрщик. — Она ведь мое дите, и чувство я к ней имею. Живет она со мной в чужой хате — своей до сих пор не построил, — глядит, конечно, за отцом, жалиться я не могу. И обед сготовит, и постирает, и в хате приберет… А только, должен я сказать, не одинаковыми стежками мы с дочкой идем… Она как-то сама по себе, а я, представьте, сам по себе…

Василий простился с досмотрщиком у поворота улицы, постоял на бугорке, любуясь тем, как мальчишки катаются на салазках, и пошел домой.