Плавучие театры Большой Планеты

Поднявшись на квартердек, Замп смотрел на удалявшийся за кормой Крысиный Фитиль. В низовьях Виссель был глубок и настолько широк, что западный берег превратился в едва заметную дымчатую полоску. Яркий солнечный свет и бодрящий ветер успокоили Зампа — зловещие опасения, вызванные ночным наблюдением за отражением, испарились, вчерашние хмельные размышления казались не более, чем воспоминанием о сновидении. Единственной существующей и возможной действительностью было настоящее: танцующие на воде блики солнечного света и ветер, приносящий гниловатый запах илистых берегов, подмытых течением, влажных тростников, ложбинника и черной ивы. Грот и фок всколыхнулись и напряглись на подтянутых гитовах; Бонко отправил дозорного на марсовую площадку. Корабль величественно рассекал речную рябь.

«Жизнь — приятная привилегия! — думал Замп. — Особенно в образе и подобии меня самого, лучшего и благороднейшего импресарио на Висселе». Гарт Пеплошторм? Разве он имеет какое-нибудь значение? Не больше, чем бедолага-рыбак, который ежится от ветра в шаланде и разинул рот, глядя на стремительно плывущую мимо «Миральдру». Замп приветствовал встречного благосклонным взмахом руки. Кто знает? Может быть, в свое время этот рыбак вспомнит великолепный корабль и его галантного капитана, придет со всей своей семьей, чтобы полюбоваться на представление, и заплатит железный грош… Рыбак не ответил на приветствие и продолжал оцепенело глазеть на роскошное судно. Замп опустил руку. Подобная деревенщина могла с таким же успехом завалиться на борт «Золотого фантазма», если бы мимо проплывала эта скрипучая баржа мошенников с их показной бутафорией… Безвкусно разукрашенный плавучий дворец Пеплошторма снялся с якоря в Кобле за две недели до отплытия Зампа, и с тех пор они еще не видели друг друга. Что ж, Пеплошторм мог делать все, что ему заблагорассудится — его решения и поступки были несущественны. Аполлон Замп занялся инспекцией судна.

У Зампа была характерная размашистая походка. Он все еще был крепок и силен, хотя в связи с благополучным прозябанием среднюю часть его торса уже никак нельзя было назвать подтянутой. У него были длинные ноги, слегка сгибавшиеся в коленях на каждом шагу; он немного сутулился, выставляя голову вперед, его голубые глаза блестели, светлые волосы развевались на ветру, аристократический нос гордо поворачивался то в одну сторону, то в другую.

На площадке средней надстройки практиковались акробаты и жонглеры, а дрессировщики и повелители насекомых отрабатывали номера под отгороженными сеткой навесами вдоль бортов. На баке труппа мимов репетировала интерлюдии и скандалила с шутами, желавшими попробовать новый трюк и требовавшими освободить для них место на верхней палубе. Собственно на сцене Дильдекс, имитатор поножовщины и поединков с применением метательных ятаганов, когтей-напалечников и заточенных крюков, бегал, прыгал и кувыркался, следуя размеченным мелом шаблонам.

Замп взобрался по вантам в «воронье гнездо», но не обнаружил в корзине дозорного никаких подушек, бутылок, музыкальных инструментов или нижнего белья — время от времени ему доводилось находить все эти недозволенные, отвлекающие внимание средства времяпровождения. На проушине в конце оттяжки, соединявшей фок-мачту и грот-мачту, были заметны признаки износа. Этой оттяжкой пользовались канатоходцы, демонстрируя головокружительные подвиги без подстраховки. Если бы оттяжка оборвалась во время представления, профессиональная репутация Зампа могла пострадать, в связи с чем следовало безотлагательно обсудить этот вопрос с Бонко.