Плавучий город

Когда они выбрались из-под моста, Линнер вгляделся в береговую линию, стараясь определить, не проявляет ли к ним кто-нибудь излишнего интереса, но осмотр не дал результатов. На берегу толпилось много людей, но их лица невозможно было разглядеть в темноте. Тогда Линнер решил использовать свое искусство тандзяна и определить присутствие злого начала, но люди создавали слишком много помех, а читать мысли на расстоянии он не умел. Николас хотел сказать Трэнгу, что на воде они представляют собой хорошую мишень, повернулся к нему, но увидел, что тот исчез. Вместо вьетнамца с мотором возился какой-то человек без шляпы и пиджака, и Николас вдруг осознал, что это женщина!

— Ну и дерьмо! — выругался Николас, тяжело плюхнувшись на сиденье, — кто ты такая, черт побери?

— Меня зовут Бэй, — ответила молодая женщина.

Это была красивая вьетнамка с чистой кожей, крупными блестящими глазами и каскадом длинных волос, которые раньше были скрыты под шляпой. Николас не мог не восхититься: в этой женщине почти ничего не осталось от мужчины, образ которого она так искусно создала.

— А что случилось с Трэнгом?

Бэй улыбнулась пухлыми чувственными губками, уклоняясь от столкновения с приближающейся лодкой.

— Давайте скажем так: он был убит там, на улице.

— Не выйдет! Убили человека, который работал на меня, а ты просто бросила его...

Бэй повернулась к Линкеру и впилась в него своими черными глазами.

— На его месте вполне могли оказаться вы, не забывайте об этом! То, что вы собираетесь сделать, незаконно и очень опасно, Чы Гото. На чьей совести смерть этого человека — на моей или на вашей?

Николас открыл было рот, чтобы ответить, но не смог. На него произвели впечатление не только слова женщины, но и та сила, которую она в них вложила.

Он пожал плечами:

— Таинственное превращение, убийство, бегство от неизвестного врага... Что здесь происходит?

— Это ваше приключение. Вы сами на это напрашивались.

Николас ничего не сказал, обдумывая все, что случилось с того момента, когда эта переодетая женщина появилась на пороге его гостиничного номера. И как это он сразу не разоблачил ее? Его гордость была уязвлена и, что еще хуже, Бэй, по-видимому, это понимала. Что вообще она знала о нем? А он-то предполагал, что здесь, в Сайгоне, его никто не узнает.

— Вы должны доверять мне, — твердо произнесла женщина. Она направила лодку к узкой полоске пустынного берега. Николас прикинул, что они прошли немногим более трех миль к юго-западу от того места, где сели в лодку, потом спросил:

— К технику-программисту, знающему алгоритмический язык?

Бэй кивнула.

— Это русский еврей по фамилии Абраманов.

Токио — Сайгон

Акира Тёса, оябун клана Кокорогуруси, в полном оцепенении внимал звонким ударам храмового колокола. Колокол этот, изготовленный из сплава бронзы и меди, достигал размеров в три человеческих роста. Он был отлит более двухсот пятидесяти лет назад в литейной мастерской храма; там же изготавливались некоторые из самых лучших в Японии образцов оружия самураев.

На рассвете, в сумерки и в полночь три синтоистских монаха толкали толстый, выкованный из бронзы стержень, горизонтально подвешенный сбоку от колокола. Его полукруглая головка была обернута куском специальной ткани, выкрашенной в темно-синий цвет. Ткань меняли ежегодно, в последний день зимы, и церемония эта занимала почти целый день.

Тёса являлся искренним приверженцем синтоизма и с тех самых пор, как достиг зрелого возраста, ежегодно присутствовал на этой церемонии. Не единожды, склонив бритую голову, становился он на колени среди священнослужителей, возносивших молитвы богам, обитавшим в камфорных деревьях, из которых бььл построен и сам храм; слепяще-белому снегу на скатах крыши храма и тусклой луне, освещавшей всех собравшихся. Все это было еще до того, как Тёса стал оябуном, и каждая ступенька его восхождения по иерархической лестнице Кокорогуруси была отмечена кровью.

Но и сейчас звон огромного храмового колокола трогал Тёсу до глубины души. Как настоящее искусство, этот колокольный звон затрагивал его чувства гораздо глубже, чем отношения с людьми, которые, по мнению Тёсы, были несущественными и эфемерными. Тёса был искренне убежден в том, что в конечном счете только лишь космические символы уцелевают в мозгу, в сердце, в душе — во всех точках вечного странствования.

Звук колокола усиливался, обволакивая все его существо, и Акира разрыдался. Казалось, для него, совсем не имело значения, что он не мог видеть сам храм, расположенный двадцатью уровнями выше и сокрытый не менее надежно, чем какой-нибудь гриб в зарослях криптомерий. Для Тёсы важнее всего было слышать колокольный звон. Даже после того, как звон прекратился, он долго звучал в его душе, вызывая слезы. Акира напряженно вслушивался в каждый звук эха, поднимавшийся вверх из темного, как ночь, ущелья города из стекла и стали. Звуки замирали высоко над Токио.