Плавучий театр

Ким вернулась в уборную, сняла грим и стала переодеваться. Она очень спешила. К тому моменту, когда в дверях уборной появились Магнолия и Кен, она была совершенно готова.

Магнолия и Кен вернулись в прекрасном расположении духа. Еще за дверями Ким услышала веселый голос мужа:

— Я пожалуюсь на вас дочке, Нолли! Вот увидите!

— Пожалуйста! Виноват он!

Ким посмотрела на них. И почему это они оба так веселы сегодня? Авторы драматических пьес вставляют иногда в свои произведения комические сценки, чтобы ярче оттенить трагические места... Да, конечно, содержание этой телеграммы в достаточной мере трагическое...

В течение Долгих лет Ким Равенель всячески оберегала и баловала мать. Магнолия говорила об этом с некоторым неудовольствием.

В тот момент на ее оживленное лицо падал яркий свет. На щеках играл румянец. Красивый меховой воротник придавал особую прелесть изящной головке Магнолии. Черное платье с большим вырезом оттеняло молочно-белую грудь и шею. У нее все еще было красивое тело. Рисунок черных бровей был безупречен. Совершенно белая прядь горделиво серебрилась в густых черных волосах. Несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, эта женщина производила впечатление красавицы. Рядом с ней ее элегантный зять казался невзрачным.

— Как вам понравилась пьеса? — спросила Ким смутно надеясь на то, что настроение матери изменится.

— Спектакль хороший, — сказал Камерон. — Впрочем, Лунт был не в ударе. Миссис Фонтан все время пускала пыль в глаза. Старик Шоу, говоря между нами, малость устарел. Уэстлей нещадно орал. Постановка, действительно, удачная! Но что спектакль! К сожалению, должен сообщить вам, дорогая миссис Камерон, что ваша мамаша вела себя совершенно неприлично.

«Ну, так нельзя», — подумала Ким, всецело занятая телеграммой. Она обняла мать за талию.

— Отпускаю тебе твои грехи, — сказала она, — только поцелуй меня.

— Ты не знаешь, что она натворила!

— Все равно!

— Во всем виноват Уолкот, — заявила Магнолия закуривая папиросу. — Я надеялась что сотрудник большой нью-йоркской газеты отнесется с уважением к...

Камерон стал рассказывать о происшедшем.

— Случайно мы оказались рядом. Нолли сидела между нами. Ты ведь знаешь, что во время сильных сцен она имеет обыкновение хватать за руку своих соседей.

— В последний раз, когда я была в театре с Уолкотом, он предупредил, что ударит меня по руке, если я еще раз...

Камерон опять перебил ее:

— Во время второго акта она, разумеется, ошиблась адресом и схватила за руку не меня, а Уолкота. А он возьми да и хлопни ее по руке...

— Он не только хлопнул! Он ущипнул меня!

— А Нолли так толкнула его за это локтем в живот, что он чуть не потерял сознание. Что делать с такой тещей!

— Мамочка! Дорогая! На премьере!

— Во всем виноват он! И к тому же вы меня очень плохо воспитали!

Усталость внезапно овладела Магнолией. У нее было такое чувство, словно она сама играла в этот вечер, а теперь спектакль кончился, и нервное напряжение спало. Она поднялась с кресла.

— Сходите за таксомотором, Кен. Я поеду домой. Мне что-то нездоровится. Вы еще, должно быть, поедете к Суопсам, не правда ли? И наверное, вернетесь не раньше трех?

— Я никуда не поеду, — сказала Ким. — Помолчи Кен.

Она подошла к Магнолии.

— Я только что получила телеграмму.

— Мама?

Это слово вырвалось у Магнолии совсем по-детски.

— Да.

— Где телеграмма?

Ким указала пальцем на туалет:

— Там. Дай ее сюда, Кен. Она под ящиком с гримом.

— Умерла? — спросила Магнолия, еще не прочитав телеграммы.

— Да.

Она прочла. От того веселого настроения, в котором она вошла в уборную Ким десять минут тому назад, не осталось и следа. Лицо Магнолии сразу осунулось и постарело.

— Теннесси... Путеводитель... дайте мне путеводитель.

— Подожди до завтра, мама!

— Нет, Ким, я знаю, что должен быть ночной поезд на Сент-Луис или Мемфис. И оттуда утренний на Теннесси.

— С тобой поедет Кен.

— Нет! — резко ответила Магнолия. — Нет!

Она настояла на своем и, несмотря на все протесты Ким и Кена, уехала в ту же ночь.

— Если вы будете нужны мне милый Кен, я дам вам телеграмму. Там и без вас достаточно народу. Многие из актеров работали с ней десять—пятнадцать лет.

Чтобы попасть в глухой городок, потребовалось несколько пересадок. Небольшие поезда с разговорчивыми кондукторами и пассажирами, костюмы и повадки которых казались ей прежде обыкновенными, теперь вызывали невольную улыбку. Долгое, трудное, утомительное путешествие. Маленькие станции, на которых долгими часами приходилось ждать пересадки.