Плеяды – созвездие надежды

Абулхаир бросил взгляд вперед — там, все разрастаясь и разрастаясь, поднималась мутная пелена пыли. Она будто намеревалась соединить собою землю и небо. Неужели эта на глазах сгущающаяся пыль и есть та самая великая беда, которую казахи со страхом ждали много лет, гадая, нагрянет она в этом году или в следующем... Вот она и объявилась — беда, горе народное! Вот и приближается как тысячеголовый дракон, все пожирающий, все сметающий на своем пути!

Люди хмурились, молчали, выжидающе поглядывали на Абулхаира: что он скажет, что сделает?.. Что он может сказать? Какое значение может это иметь теперь? Думать и действовать надо было раньше! Не доводить страну до такого состояния! Привыкли ходить на длинном аркане и в просторных путах, не привыкли действовать умно и широко! Вот и гибнут теперь - и еще сколько погибнет! Казахи! Все слезы и вздохи теперь напрасны! Поздно! Остается одно: до последней капли крови биться с врагом. Так биться, чтобы прихватить с собой на тот свет хотя бы одного врага!

Абулхаир обратился к батырам:

— Добьемся ли мы чего-нибудь путного, если завяжем битву здесь? Совсем голая, открытая местность... Не лучше ли отступить к Сугундыку?

Батыры согласно закивали.

Пробравшись ложбинами и оврагами, прибыли остальные дозорные, сообщая, что джунгары приближаются.

Джигиты укрепились, затаились в укромных местах за скалами и кустарниками. Большое войско исчезло будто растворилось — среди густых зарослей и каменных глыб. В ущелье воцарилась тишина... Закуковала в зарослях кукушка. Греясь на солнышке, завели свои песни птицы. Лишь горные орлы парили высоко-высоко, и было в их полете напряжение, ожидание чего-то недоброго.

В горах стояли свежие, молодые, будоражащие запахи. На склонах распустились кусты челига, можжевельника. Справа и слева от бежавшего по дну ущелья ручья пробилась, как пушок на подбородке юнца, травка. Казалось, она бежала рядом с ручьем, вслед за ним, наслаждаясь веселой и забавной игрой. Еще чуть-чуть, и жизнь — ликующая весенняя жизнь — готова была вступить в полную силу.

Нежные весенние ароматы и ласковое весеннее солнце словно проникли в Абулхаира, наполнили его собою, влили в тело его и душу какую-то бесовскую силу. Хотелось лечь, броситься на эту зелень, на пробудившуюся к жизни землю, и кататься по ней. Хотелось взобраться на шершавую скалу и, натянув лук, стрелять в зверей, птиц, затаившихся среди скал и зарослей, — от полноты распиравших его сил и радости. Хотелось дышать полной грудью, дышать жадно, прополоскать легкие густой горной прохладой и запеть во весь голос. Так запеть, чтобы услышали твою песню девушки из белоснежных юрт, которые скоро, будто белые цветы, расцветут у подножий гор. Хотелось, подставив грудь лучам солнца, глядеть и глядеть в небесную голубизну, пока не уснешь, укутанный их теплом...

Забытый за дни похода сон отыскал Абулхаира и смежил его веки. Тело Абулхаира охватила истома, и он задремал. Однако минуты отдыха были короткими. Тревожно закричали, подали условный знак дозорные. Сна в глазах Абулхаира как не бывало.

В ущелье начала входить джунгарская рать. Джунгары словно всасывались в этот каменный мешок, они постепенно растягивались в тонкую и длинную цепь. Встревоженные тишиной, они озирались по сторонам. Джунгары продвигались, поднимались вверх, их приземистые, привычные к горам кони легко карабкались по склонам. Вскоре враги были на расстоянии вытянутой руки от сидевших в засаде казахов.

Вокруг тихо, ни звука, но кони начали беспокойно пофыркивать. Джунгары насторожились и стали посылать стрелы в заросли и расщелины, дабы проверить, нет ли там казахов. Стрелы со звоном ударялись о камни, исчезали в кустарниках. Однако оттуда никто не выскакивал, никто не издавал ни звука. Застывшая на миг тяжелая рать тронулась дальше.

Когда враги осыпали стрелами склоны гор, сердце Абулхаира сжалось от острой, пронзительной боли. Он знал: сейчас, в этот самый момент, не один джигит молча уходит из жизни. Верны слову его воины, верны джигиты! Выполняют приказ: «Пока все джунгарское войско не войдет в ущелье, пока его передовые отряды не упрутся в тупик — не стрелять, не издавать ни звука!»

Один за одним гибнут джигиты, боясь застонать от боли и тем открыть врагу тайну. Прощайте же, воины!.. Все вы — гордые души, не склонившие головы перед врагом... В обычные мирные дни каждому из вас — в знак уважения — подавай по бараньей голове на блюде, по одному коню и по халату в подношение... Кичливые, смешные! Теперь, пронзенные стрелами, расстаются с жизнью безмолвно, мужественно.

Джунгарские воины не жалели стрел, пускали их в каждый подозрительный кустик или укрытие. Чем глуше тишина, длительнее безмолвие, тем больше они тревожились.