Племенной скот

– Так у невесты стрела – как положено.

Царю показалось, что голос Ивана дрогнул на слове «невеста».

– И где ж ты невесту себе нашел?

– А это, батюшка, судьба, наверное. Представляешь: выстрелил я из лука. Попала стрела моя в лесок. Ну, думаю, бесполезно это все. Кто ж в том леске может оказаться?

– И что ж? Оказалась?

– Оказалась, – Иван кивнул и опустил-таки глаза. – За грибами пошла с утра пораньше. А тут стрела моя…

– За грибами? – В голосе царя послышалась насмешка. – В июне? Или брешешь?

– Может, за чем другим. Может, за ягодами. Или лозы на корзинку для грибов нарезать. Мало ли.

– Ну так и где она, красавица твоя? Чего не покажешь?

Иван молчал. Потом, собравшись с духом, снова взглянул в отцовские глаза.

– Вот скажи, если стрела невесту указала, судьба это или случайность?

Отец тоже задумался, присел на трон, глянул в окно, точно ожидая, что в траве полей или в белизне облаков будет написан верный ответ.

– Да судьба – как ни кинь, – сказал он, наконец очнувшись от раздумий. – Судьба, Вань. А что, нехороша получилась невеста? Чего молчишь? Вправду, что ль, нехороша? А делать-то теперь нечего – потому как судьба.

Царь вскочил с трона и описал по залу еще один круг.

– Когда покажешь-то? – спросил он наконец. – Может, и ничего еще…

– На свадьбе покажу, – хмуро буркнул Иван.

– Вот так, значит, да? А если она кривая? Или старая? Да гости хохотать начнут! Ты, Вань, мне своим упрямством братниных свадеб не порти! Давай уж тогда попозжее обвенчаем вас, по-тихому – что б без смеха, а?

– Да как скажешь… – Ивану почему-то особенно горько стало от отцовских слов. Он представил себе венчание в церкви, закрытой от гостей, глумливые усмешки братьев, стоящих под руку со своими нормальными женами, равнодушный взгляд отца, выражающий разве что покорность судьбе. Представил лица святых: написанные на полукруглом своде, они снисходительно склонятся над стоящими в церкви людьми; увидел мерцание коптящих свечей, полутьму и пустоту, услышал гулкий сочувственный голос священника…

Иван вернулся домой сам не свой и сразу направился к Лягушке. Василиса ждала его, скучая у окна: на улицу она выглядывала из-за плотной шторки, едва отгибая ее уголок.

– Здравствуй, – нерешительно сказала Лягушка, когда он вошел. Ивану временами казалось, что она побаивается его. – Почему так грустен?

– Ты вот что… – Иван, казалось, не услышал ее вопроса. Говорить так, как придумал по дороге, ему было проще. – Ты замуж бы за меня пошла?

– Замуж? – Лягушка вздрогнула. – Да ты разве возьмешь? Меня такую-то?

– А возьму, – Иван глянул в ее радужные, нечеловеческие глаза.

– Почему же?

– Судьба такая. Раз стрела возле тебя упала…

– Ах вот что, – она тоже загрустила. – Только из-за стрелы… Пойду, раз уж так. Раз уж судьба.

Иван кивнул еще раз и, сиротливо сгорбившись, повернулся к двери.

– Постой! – окликнула его Лягушка. – Ты грустишь-то отчего? Если не хочешь замуж меня брать, так зачем берешь тогда?

– Так судьба… – протянул Иван. – И отец подтвердил: если судьба, говорит, то ничего не попишешь.

– А я, значит, не нравлюсь тебе? – Она подошла поближе, протянула к Ивану свою гладкую, без ногтей, руку.

Он отшатнулся, едва скрывая отвращение.

– Как ты можешь нравиться? Зеленая, непонятно кто.

Лягушка сдавленно всхлипнула и сжала голову руками.

– Ну чего ты? – Ивану вдруг стало жалко ее и оттого немного стыдно. – Ты не переживай. Я же все равно женюсь…

– Постой, – Лягушка, казалось, решилась на что-то. – Ты отвернуться можешь? Только по-честному, чтобы не подглядывать.

– Могу, – Иван отвернулся, пожав плечами. За спиной его что-то защелкало и зашуршало. Иван изнывал от любопытства. Ему даже показалось, будто уши повернулись назад, как поворачиваются обычно у лошади или у собаки.

– Иван… – тихо позвала Лягушка нежным, будто бы даже переменившимся, не таким глухим, как прежде, голосом. – Обернись.

Он обернулся и обомлел.

Перед ним стояла не Лягушка. Перед ним стояла красавица: молодая, стройная. Без пышных форм, но при этом по-волшебному, неуловимо привлекательная. У нее были яркие темные глаза и черные брови. Каштановые, с рыжинкой, волосы заплетены были в хитрую, замысловатую косу, какой Иван не видел даже у городских модниц. Кожа Лягушки стала светлой, на ней появились обычные человеческие складочки и родинки, и тело было прикрыто теперь обычной одеждой.

Иван остолбенел.

– Ну что, – проговорила она, улыбаясь. – Так лучше? Лучше, вижу.

– Морочишь? – выдавил из себя Иван.

– Нет, что ты!

Тогда он подошел, вытянув вперед руку, словно был слеп, и дотронулся до ее щеки. Пальцы коснулись теплой человеческой кожи, потом пробежались по волосам, по нежным раковинам ушей… Иван даже поднес ладонь к ее носу, чтобы почувствовать, дышит ли, – и ощутил теплоту выдоха.

– Пойдем, – воскликнул он, обрадованный донельзя, – я тебя с батюшкой буду знакомить! А то он и венчаться нам в один день с братьями не хотел дозволять!