Племя

Пробравшись через душные, переполненные людьми, запахом пота и перегара коридоры, Шон попал в кабинет Вадима, плотно, но осторожно закрыв дверь за собой. Вадим, который, кажется, был в курсе всего произошедшего, принял Шона, на удивление, хорошо, даже по-дружески, встретив его теплым, сочувствующим взглядом. А казалось, будто его глаза вовсе и не могут быть такими. Родригес бросил на стол толстый блокнот и пустым, совершенно бесцветным голосом начал:

— Вот все открытия. Получилось даже больше, чем предполагалось.

— Признаться, — отвечал Вадим, пролистывая страницу за страницей, лишь мельком пробегая по ним взглядом, — я удивлен. Уверен, здесь есть что-то стоящее.

— Иначе я сюда бы не приходил.

— Да, зная ваше упорство, я охотно верю в это. Ну что же, — Вадим поднялся с кресла, протянув Шону руку, — поздравляю вас с новой должностью. Я надеюсь, мы больше не будет держать зла друг на друга?

— Надеюсь.

Вадиму становилось слегка не по себе, когда он слушал такую безэмоциональную речь Родригеса. Он ожидал, что потеря Розы станет для Шона большим испытанием, горем, но не настолько.

— Сразу перейду к делу, — заполнил неловкую тишину Шон. — Мне нужен поезд. Он сможет отвезти меня туда, откуда привез?

— Что? — удивился и даже немного сконфузился от такого странного и неожиданного вопроса Вадим. — Может, но я не понимаю… Ты хочешь уехать туда? Зачем?

Шон кратко изложил свои опыты, в особенности те, что были связаны с радиочастотами, показал карту с, предположительно, источником этих сигналов и вновь повторил свою просьбу.

— Ну… я не могу возразить, свое слово приходится держать. И когда ты хочешь отправиться туда?

— Как можно быстрее, при первой же возможности. Хоть сегодня.

— Я думаю, если так нужно, то мы отправим поезд и сегодня. Да, Шон, у меня еще один вопрос: мне оповестить сотрудников центра об их увольнении?

— Нет, — ответил Родригес и поймал на себе озадаченный взгляд Вадима, — нет, все равно им не долго меня терпеть.

— Даже так, — задумчиво пробормотал глава поселения, несколько изменившись в лице.

Шон пожал ему руку и только дотронулся до двери, как Вадим неожиданно позвал его:

— Шон, — его сочувствующие глаза встретились с пустым и безжизненным взором Родригеса, — соболезную.

Ничего не ответив, Родригес вышел из кабинета, направившись к Кириллу.

В квартире пахло пряностями, жареным мясом и какой-то необычной фруктовой приправой, которой так много на местном рынке. Кирилл поставил две полные тарелки на стол и присел напротив Шона. Пока Кирилл с аппетитом бросал в рот куски жесткого мяса, Родригес уныло посматривал на еду, дотрагиваясь кончиками пальцев до вилки. Заметив состояние своего друга, Кирилл потянулся к верхнему шкафу на кухне, открывающемуся с некоторым усилием, и достал оттуда небольшую стеклянную бутылку и два стакана. Поставив один из них перед Шоном, он до краев наполнил его прозрачной жидкостью.

— Должно помочь, — посоветовал Кирилл, вновь усаживаясь за стол.

Родригес косо поглядывал на стакан, который, точно надоедливое насекомое, мешался перед глазами. Что-то внутри, какой-то тихий голос или даже, скорее, инстинкт подталкивали взять стакан в руки и сделать один горячий глоток. Но другой голос, голос сознания, оказался полон решимости.

— Нет, — ответил Шон, который не привык запивать каждую проблему, ища выход из ситуации под кривым, нездоровым взглядом. Да и Роза была бы против. За то она и полюбила Шона, что тот не был таким, как все остальные, он не пытался сбежать от проблем, а встречал их гордо и открыто.

— Так значит, выезжаем уже сегодня? — опустошив рюмку, спрашивал Кирилл.

— Да, поезд уходит вечером. С нами поедет еще один солдат и ученый.

— Ясно, — Кирилл отвечал просто и старался не задавать Шону вопросов, слыша его мрачный голос. В таком состоянии его могут погубить даже слова, сказанные не так, как следует, потому лучше оставить его в покое, дать ему уединиться со своими мыслями, с самим собой.

Шон медленно шагал по засыпанной снегом тропе городского парка. Ледяные частицы заполняли воздух, порхали в нем, словно птицы, и медленно падали на землю. Обнаженные деревья окружали дорогу, прикрывали ее заснеженными ветвями. Родригес смахнул снег с деревянной скамейки и присел на влажную поверхность. Холод щекотал его лицо, покалывал за голые ладони. А он сидел неподвижно, позабыв о боли и холоде. Он сидел там, где пару дней назад был согрет теплом, там, где, казалось, его счастье только начиналось, только стало переливаться новыми красками, ярким цветом надежды. Он слышал ее голос, она шептала ему:

— Осталось немного, — голос ее вновь звучал так ласково, играл звенящими, ласкающими слух нотками, — потерпи, пожалуйста.

— Как? — воскликнул он. — Я потерял все, что было у меня! Потеряв тебя, я лишился не только любви, душевной близости, я стал бессилен. Все, что я сумел сделать, все благодаря тебе. Понимаешь, кто-то умеет быть таким самостоятельным, добиваться всего единолично, а я — полная противоположность, и не знаю, хорошо это или плохо. Я никто без тебя. Я стал никчемным и потерянным.