Племя тьмы

Он легко приподнял ее и потащил обратно — в том направлении, откуда она пришла. Все попытки вырваться из стальных объятий оказались напрасными, все раны, которые наносили ее пальцы, впиваясь в его тело, срывая повязки и погружаясь в сырое мясо под ними, не производили на него, по крайней мере внешне, никакого впечатления. В какой-то момент она с ужасом осознала, что каблуки ее колотят труп, лежащий на полу. И почти тотчас же ее втащили в комнату, откуда появлялись все эти живые и мертвые существа. Там пахло прокисшим молоком и парным мясом. Касаясь пола, она чувствовала, что доски его мокрые и скользкие.

Желудок ее, казалось, вот-вот вывернет наизнанку. И она не стала сдерживаться, но, содрогаясь и кашляя, выблевывала все его содержимое, пребывая в смятении и страхе от того, что может последовать дальше.

Она не в состоянии была уследить, что происходило в комнате в следующую минуту. На миг показалось, что она видит стоящую на пороге женщину (Джулию?), затем дверь захлопнулась. Или то была только ее тень? Как бы там ни было, но взывать о помощи поздно да и не к кому. Она осталась одна, наедине с этим кошмаром.

Обтерев ладонью губы, она поднялась на ноги. Свет с улицы проникал через щели в кусках газеты, затеняющей окно, испещряя комнату бликами, словно лучи солнца сквозь ветви деревьев. И сквозь это кружевное сияние к ней, принюхиваясь, двигалось чудовище.

— Ну же, иди к папочке, — сказало оно…

Ни разу за все свои двадцать шесть лет жизни ей не было легче ответить отказом на зов.

— Не смей меня трогать! — взвизгнула она.

Создание слегка склонило голову набок, словно упиваясь наслаждением при виде полной беспомощности своей жертвы.

Затем надвинулось на нее, излучая гной, смех и о, Господи, спаси ее и помилуй — желание!

В полном отчаянии она отодвинулась еще на несколько дюймов и забилась в угол, дальше отступать было просто некуда.

— Ты меня не помнишь? — спросил он.

Она покачала головой.

— Фрэнк, — последовал ответ. — Я брат Фрэнк…

Она виделась с Фрэнком только однажды, на Александра Роуд. Он как-то зашел туда днем, как раз накануне свадьбы, это все, что она помнила. Впрочем, не все, она еще помнила, что тогда возненавидела его с первого взгляда.

— Оставь меня в покое! — крикнула она, когда он протянул к ней руку. В прикосновении его запачканных кровью пальцев к груди была какая-то мерзкая утонченность.

— Нет! — взвизгнула она. — О, Господи, да помогите же хоть кто-нибудь!

— Что толку кричать? — произнес голос Рори. — Что ты сможешь сделать?

Ничего — ответ был совершенно очевиден. Она была абсолютно беспомощна, как бывало с ней только во сне, в сновидениях, наполненных сценами погони и нападений, которые ее воображение всегда рисовало ей, — где-нибудь на пустынной темной улице бесконечной ночью. Но никогда, даже в самых страшных и фантастичных из ее видений не смела она предположить, что ареной подобных действий может стать комната, мимо которой она проходила десятки раз, в доме, где она совсем недавно была счастлива и так веселилась, и, что называется, средь белого, пусть и пасмурного дня.

Безнадежным и полным отчаяния жестом она оттолкнула настырную руку.

Не будь со мной жестока, — пробормотало существо, и его пальцы, упрямые и бесстрашные, словно осы в октябре, снова коснулись ее тела. — Чего пугаться?

Там, за дверью… — начала она, думая об ужасном видении изуродованного человека на площадке.

Но должен же человек чем-то питаться, — ответил Фрэнк. — И ты, разумеется, простишь мне это, а?

Почему она чувствует его прикосновения, удивлялась она про себя. Почему ее нервы не разделяют ее отвращения, почему не онемеют, не умрут под его омерзительной лаской?

— Этого нет. Этого просто не может быть, — прошептала она, но зверь лишь расхохотался.

— Я и сам так иногда себе говорил, — сказал он. — День за днем, ночь за ночью… Старался как-то отогнать страдания, не думать о них. Но у тебя не получится. Тебе придется вкусить все сполна. Ничего не попишешь. Надо терпеть, все придется вытерпеть…

Она понимала, что он прав. Прав той отталкивающей наглой правотой, которую только монстры осмеливаются высказывать вслух. Ему нет нужды льстить или обхаживать ее; ему нечего доказывать и не в чем убеждать. Его обнаженная простота и откровенность — на грани извращения. За гранью лживых уверений, присущих вере, за пределами морали и нравственности.

И еще она понимала, что вынести этого не способна. Что когда все просьбы и мольбы ее иссякнут и Фрэнк будет продолжать стремиться осуществить свои низменные намерения, она будет кричать, так кричать, что весь дом содрогнется.

На карту поставлены сама ее жизнь и рассудок, и, чтобы сохранить их, иного выхода нет — надо бороться, действовать, и быстро.

И вот, прежде чем Фрэнк успел навалиться на нее всей своей тяжестью, ее руки взлетели и пальцы вонзились в его глазницы и рот. Плоть под бинтами оказалась мягкой и вязкой на ощупь, словно желе, она легко поддавалась и испускала влажный жар.