Племянник короля

Но сердечность царицы не распространялась на политические материи. Посланнику польского короля, пользуясь видимостью официальной миссии, было поручено уладить некоторые важные дела. К сожалению, несмотря на яркое впечатление, которое он произвел при петербургском дворе, ни одно из этих секретных дел успешно завершить ему не удалось. Дипломатические переговоры князя с императрицей удивительно напоминают широко известную присказку: «он к иконе и так и этак, а от иконы нету привета». Когда князь Станислав настаивает на более решительной поддержке Петербургом позиции Польши в таможенных спорах с Фридрихом II, Екатерина вместо ясного ответа отделывается туманным обещанием какого-то брака, который должен в будущем «сблизить польскую королевскую семью с царской фамилией». Когда князь старается заполучить у милостивейшей гарантки согласие на то, чтобы польское правительство «могло с корнями вырвать зло, мешающее всем его начинаниям», то есть ликвидировать «либерум вето», Екатерина меняет тему разговора и выражает довольно оскорбительное для князя желание, чтобы польский король наградил ее нынешнего любовника Завадского «голубой лентой» ордена Белого Орла. Так уж повелось в отношениях между Петербургом и Варшавой, что награждение этим высшим польским орденом служило официальным уведомлением об избрании Екатериной нового фаворита.

Видимо, императрица не хочет разговаривать с польским посланником о насущных политических проблемах, отделываясь неясными и уклончивыми ответами, или же передает ему через своего канцлера Панина философские афоризмы вроде: «Chi va piano – va sano».[10]

Но молодой Телок упрям как козел, и нелегко сломить его настойчивость. Когда ему не удается уладить дело прямо с императрицей, он начинает пробиваться к князю Репнину, петербургскому «специалисту по польским делам». Бывший посол в Варшаве и племянник всемогущего канцлера Панина, правда, не отличался любовью к Польше и полякам, но во время пребывания в Варшаве довольно часто бывал на обедах у князя-подкомория, и князь Станислав знал его еще по отцовскому дому. Пользуясь старым знакомством, он припирает к стенке второе в Российской империи лицо, руководящее внешней политикой, и втягивает его в длинный разговор о Польше. После предварительного обмена мнениями князь Станислав со свойственной ему откровенностью заявляет Репнину, что «акции, коими Россия пытается оказать на Польшу свое воздействие, могут привести к пагубным результатам». Репнин с такой же откровенностью отвечает, что, по его мнению, «благополучие Польши не удастся сочетать с благополучием государства российского».

Тогда принц Речи Посполитой резко прерывает разговор: «В таком случае нам не о чем разговаривать». И так же, как некогда в Версале, поворачивается к петербургскому сановнику спиной.

Горячность королевского племянника не остается без последствий. Разгневанный Репнин пишет письмо своей варшавской любовнице Изабелле Чарторыской, жалуясь ей на «вздорную дерзость» князя Станислава, «которая ни к чему хорошему не приведет». Одновременно он коварно обвиняет молодого князя в том, что тот при петербургском дворе «позволил себе высказываться против князя Адама Чарторыского». Трогательная забота «друга дома» о добром имени обманутого им мужа может вызвать усмешку, по политическая интрига разыграна безошибочно и достигает своей цели. Именно такими средствами петербургский двор систематически старался вызвать рознь между влиятельнейшими родами Польши.

Княгиня Изабелла, надо думать, неплохо «обсудила» это письмо от Репнина, поскольку сам король Станислав-Август уделяет в своих мемуарах довольно много места этому вопросу и старается оградить своего племянника от несправедливых упреков. Король объясняет, что «вздорная дерзость» князя Станислава объясняется единственно «холодностью его характера, внешние проявления которого еще усугубились длительным пребыванием в Англии». Относительно второго обвинения он предполагает, что в каком-то из частных высказываний племянника «нашла, вероятно, отражение нашумевшая стычка короля с князем Чарторыским из-за расходов по кадетскому корпусу». Из королевских воспоминаний мы также узнаем, что визит князя Станислава в Петербург, несмотря на видимость сердечного приема, не дал никаких положительных результатов.

Большой план