Племянник короля

«В январе 1785 года, после ареста камердинера Рикса, владельца театральной привилегии, все артисты разбрелись, все подмостки закрылись… К неожиданному счастью, депеша, присланная князем Станиславом Понятовским, тогдашним управляющим королевскими владениями, призвала меня приехать с обществом актеров в Гродно давать представления до конца зимы на театре, который там был сооружен перед последним сеймом… Мы прибыли в Гродно в середине февраля в самые сильные морозы. Первым шагом моим было представиться князю. Но его удивление при виде меня равнялось моему, когда я услышал от него, что он, переменив свое решение, послал ко мне вторую депешу (которая, верно, разминулась со мной) с наказом уже не приезжать в Гродно, поелику он, поимев нужду в манеже, построенный в нем театр велел разобрать, И впрямь, покинув через несколько минут дворец, я воочию убедился, что на Парнасе, где недавно обретались музы, уже галопировали куцые английские кони».

Вполне вероятно, что эта неожиданная «перемена решения» находится в прямой связи с последней поездкой князя в Германию. Мы помним, что в одном из немецких городов князь вел переговоры с «англичанином Болсвилом из Йоркшира» о поставках в Польшу английских лошадей для кавалерии. Поскольку транспорт заказанных лошадей прибыл в Гродно, князь Станислав – любитель театра – волей-неволей вынужден был уступить манеж князю Станиславу командующему тремя уланскими полками.

Станислав Василевский, который в своей книге «При дворе короля Стася» уделил старшему королевскому племяннику целых полторы странички (эта самая большая биография князя Станислава во всей тогдашней польской письменности), ставит ему в вину эту аферу с Богуславским и видит в ней веское доказательство пренебрежительного отношения князя к людям. Сам Богуславский смотрит на это менее сурово: «Но мы ничего не потеряли на этой поездке. Отлично вознагражденные князем, мы не имели причины жаловаться на напрасные труды… Уведомленный о нашем положении князь посоветовал нам, доколе обстоятельства в Варшаве не изменятся, провести остаток зимы в Вильно, где Литовский трибунал всегда собирает множество народу».

Гродненская встреча князя Станислава с Богуславским имела еще один результат, небезразличный для истории польского театра.

Князь Станислав наряду с прочими предприятиями и заботами унаследовал от своего предшественника Тизенгауза и «придворный гродненский танцевальный балет», созданный «литовским царьком» не совсем гуманными методами – отбирая у крестьян их детей, родившихся в королевских владениях. Выступления «танцевального балета» произвели на Богуславского большое впечатление, потому что подобного рода народные ансамбли были в Польше еще в диковинку. Годом позже, когда в Варшаве прогорели одновременно итальянская опера и немецкий театр, князь Станислав, вероятнее всего под влиянием Богуславского, советует королю, чтобы молодых гродненских танцоров «для полного их совершенствования присовокупить к столичным зрелищам». Поспешно собрали несколько актеров, прибывших из провинции, слили их с гродненским балетом, и осенью 1786 года в столице возникла новая антреприза. В октябре состоялась премьера, «с несказанным удовольствием публикой встреченная… Полная новизна народных танцоров, коим прославленный французский балетмейстер и первый танцор Пик проездом в Петербург два месяца образцы высшего совершенства давал, большие доходы принесли предпринимателю театра».

Это, пожалуй, было единственное предприятие из тизенгаузовского наследия, к которому князь-подскарбий отнесся действительно «с душой».

Весной 1785 года князь Станислав, будучи человеком довольно слабого здоровья, серьезно заболел. Что с ним было, точно не известно. Вероятно, пал жертвой эпидемии «катаральной горячки», как именовали в XVIII веке грипп, который в то время довольно часто навещал Варшаву. Во всяком случае, как следует из корреспонденции дружившего с князем епископа Игнация Красицкого, болезнь протекала серьезно, длилась почти два месяца и вызвала у друзей больного большую тревогу.

После выздоровления родные и близкие отправили молодого Понятовского на поправку в Италию. Думается, что на это его не надо было особенно уговаривать. Из всего княжеского досье ясно видно, как сильно он чувствовал себя с молодых лет связанным с солнечной Италией. В школе телтинцев он воспитывался больше в итальянской атмосфере, чем в польской. Первым вдохновителем его отроческих восторгов и восхищений был «аркадский» поэт Метастазио. Позднее он стал бескомпромиссным энтузиастом итальянской живописи, за что и получил несколько ехидных замечаний от связанной с Польшей известной французской художницы Виже-Лебрён. Первое путешествие в Италию в 1776 году произвело на молодого князя незабываемое впечатление. С той поры он тоскует по итальянским пейзажам и римским антиквариям с виа Бабуино. И если хочет сделать какой-либо женщине высший комплимент, то говорит, что тип ее красоты «итальянский».