Плен

    Лежа под шквалом минометного огня и светящихся трасс крупнокалиберных пулеметов, солдаты вяло отстреливались из карабинов и автоматов, единственный в эскадроне станковый пулемет «Максим» замолчал, что-то заело в приемнике ленты. Запасы патронов, принесенные на себе, на исходе (у меня в двух подсумках на ремне было всего 8 обойм патронов, еще 10 обойм лежали в вещмешке, но снять его со спины, лежа в мелкой ячейке, никак не удавалось). Отстреливаясь из карабина, я не заметил, как исчез командир эскадрона. Связь со штабом полка давно уже прервалась.

    Вдруг я почувствовал, как в правой ноге ниже колена, как будто сорвалась и начала вибрировать стальная пружина. Валенок стал медленно наполняться кровью, затем нога потеряла чувствительность. Какой-то отрезок времени выпал из памяти; вероятно, я оказался в забытье. Осмотревшись, обнаружил, что лежу на снегу в одиночестве, если не считать неподвижные тела убитых и стонущих раненых вокруг.

    Затем последовал страшный удар по голове, и я провалился в небытие.

    Что было затем, как прошла ночь, - не знаю. Открыв глаза, я обнаружил себя полусидящим среди каких-то мешков на движущейся повозке. Правая часть головы - сплошная опухоль, глаз совершенно заплыл. Все вокруг воспринимается, как какой-то полусон, так как звуки не проникают сквозь туман, окружающий мою голову. Рядом с повозкой идет здоровенный «амбал», одетый в немецкую форму. Увидев, что я очнулся, он обратился ко мне с каким-то вопросом, но я не услышал и не понял, чего он от меня хочет. На передке повозки спиной ко мне сидит солдат, также одетый в немецкую форму с немецкой винтовкой за спиной.

    Стал вслушиваться в себя и осматриваться кругом. Пытаясь принять более удобную позу, почувствовал, что нога, к которой как бы привязаны вериги, не дает мне пошевелиться. В ней ощущается тупая пульсирующая боль. Голова не болит, но как будто набита ватой, звуки окружающей меня жизни сквозь нее не доходят, нечто вроде немого кино.

    Повозка, везущая меня, движется в колонне какого-то обоза, кругом идут люди в немецкой форме с нашивками на правом рукаве «РОА» (Русская освободительная армия) - власовцы. Параллельно обозу идет колонна вооруженных автоматами людей, одетых в белые меховые комбинезоны. Среди них выделяются голубовато-серой формой офицеры в фуражках с высокими, загнутыми кверху тульями, из-под фуражек выпущены наушники.

    Сообразив, что нахожусь в плену, никак не могу вспомнить, каким образом я мог туда попасть. Последнее, что осталось в памяти - далеко в тылу удаляющиеся силуэты наших отступающих бойцов. Потом, уже на следующий день, когда слегка прорезался слух, мне объяснили, что власовцы, выполнявшие роль трофейной команды, подобрали меня, затащили в деревню и утром, отступая, погрузили в повозку.

    Так начался плен, в котором мне пришлось пребывать почти полтора года, наполненные унижениями, муками голода, побоями и издевательствами. Но это – тема уже для другого повествования.

5.

     Описываемое событие, последствия которого оставили тяжелый след не только на моей военной, но и на послевоенной судьбе, постоянно приходило в память, заставляя вспоминать мельчайшие детали этого "судного" дня, заново переживая их. Как ни странно, желание побывать в этих памятных местах со временем не только не исчезало, но все более увеличивалось.

     В середине 70-х годов я разыскал в Москве ветеранов 2-го гвардейского кавалерийского корпуса, в числе которых нашлись и однополчане по эскадрону связи 4 гвардейской кавалерийской дивизии и по взводу связи 11 кавалерийского полка. В трех московских школах, оказалось, существуют музеи "боевой славы" корпуса (в школе № 259 - 3-й кавдивизии, штаба корпуса и приданных корпусу частей, в школе № 662 - 17-й кавдивизии и в школе № 618 в Зеленограде - 4 кавдивизии). Трудно передать ощущения, охватившие меня, когда я посетил впервые эти музеи. Особенно, в Зеленограде, где на стендах увидел знакомые и почти уже забытые фамилии командиров полков и эскадронов и их фотографии. Все, что относилось к эскадрону связи 4 кавалерийской дивизии и 11-му полку, "встряхнуло" память, в ней стали возникать забытые эпизоды и лица…..

    Лишь тогда я узнал, что всем трем дивизиям корпуса были присвоены почетные наименования "Мозырские". Очевидно, события эти в истории войны были достаточно значимыми, раз их участники заслужили такую высокую оценку. Тем не менее, воспоминания моих однополчан, так же, как и мои, не раскрывали общей картины фронтовой операции, а касались лишь деталей неравного боя. Не смогли удовлетворить моего любопытства и бывший начальник разведки корпуса Гудым и командир 9 кавалерийского полка Игнатьев, ушедшие из жизни в последнем десятилетии. Возможно, среди командиров дивизий и полков и офицеров штаба корпуса были те, кто имел более полное представление об этой операции в масштабе участка фронта, но к тому времени, как я начал это свое "расследование", никого из них уже не оставалось в числе живых.