Плененная королева

Алиенора поморщилась: разве можно использовать в качестве предлога святыни, которым и в самом деле угрожает опасность. Она, как и большинство людей, пришла в ужас, узнав о падении Священного города, и приветствовала инициативу Папы. На этом фоне ссора между Генрихом, Ричардом и Филипом казалась такой мелочной. Она была на седьмом небе, когда узнала, что Ричард возложил на себя крест, и молилась, чтобы это отвлекло его от враждебных действий против отца.

Но, несмотря на перемирие и планы Крестового похода, война коварно продолжалась, и у Генриха опять родились опасения, что сын привлечет на свою сторону мать. Поэтому Алиеноре было приказано возвращаться в Сарум и снова вести несчастную жизнь пленницы. Единственное отличие состояло в том, что теперь ей позволяли занять более просторные покои на нижнем этаже, где не так свирепствовал непрекращающийся ветер. И обслуживали ее тоже более прилично, хотя и лишили всех дам, оставив одну Амарию. Ее верная Амария теперь неимоверно растолстела и страдала болезнью суставов, но, как и всегда, была откровенна и полна здравого смысла.

На сердце Алиеноры лежал камень, когда в дождливый июльский день вдруг появился Генри. Он хромал сильнее обычного. От ее возмущения не осталось и следа, когда она увидела произошедшие с ним всего за полтора года перемены. Король ужасно состарился, располнел и, казалось, испытывает боль и утомлен физически. Это было очевидно по тому, с каким трудом он передвигается.

– Я приехал попрощаться с тобой, миледи, – проговорил он, наскоро поцеловав жене руку. – Направляюсь во Францию – дам бой французам и приструню раз и навсегда этого щенка Филипа.

Страх охватил Алиенору.

– А что Ричард? Ты и против него поднимешь оружие?! – воскликнула она.

– Когда-то ты так не считала, – напомнил Генрих. Он не мог позабыть предательства жены. – Но можешь успокоиться: Ричард и Филип рассорились.

Слава богу, подумала она. Хоть одна забота с плеч.

– Ричард ополчился на Филипа и изгнал французов из Берри, – сообщил Генрих.

– Но если Ричард за тебя, почему ты держишь меня здесь?! – выпалила она.

– Я не верю Ричарду, – ответил Генри. – И прости меня, Алиенора, но и тебе я тоже не верю. Когда дело будет улажено по-моему, я тебя освобожу. А пока ты остаешься здесь. Я приказал, чтобы тебе ни в чем не отказывали.

– Я хочу, чтобы ты раз и навсегда оставил прошлое позади! – вспылила она.

Генрих настороженно посмотрел на нее:

– Если я не могу этого сделать, то винить ты должна только себя.

– Генри, пятнадцать лет прошло, и за все это время я не сделала ничего в ущерб твоим интересам или моей чести! Разве это не доказывает, что тебе больше нет нужды бояться меня?

– Я ничего не могу поделать, – ответил он. – Я больше не верю никому. Подозреваю и собственную тень. И виню в том тебя и наших сыновей. Меня предали те, кому я доверял больше всего. Мне этого не забыть.

– Тогда нам ничто не поможет, – с грустью сказала Алиенора. Она поднялась и подошла к окну, встала спиной к мужу, чтобы он не видел, как сильно его слова задели ее. – Скажи хотя бы, что ты простил меня.

Проговорив это, она повернулась и робко протянула руку. Генри постоял несколько мгновений, колеблясь, но потом тоже протянул руку и сжал ее пальцы знакомой мозолистой хваткой.

– Я прощаю тебя, Алиенора, – сказал он. – Прости меня за то, что не могу ничего забыть. Я думал, что и простить никогда не смогу, но я старею, болезни наступают, и я не могу рисковать – должен предстать перед Всевышним, простив тебя, как Господь прощает грехи тем, кто причинил нам зло. – Генрих сильнее сжал ее руку. – Я хочу, чтобы и ты простила меня. Я был не лучшим из мужей.

Дурное предчувствие овладело Алиенорой: может быть, это ее последний шанс исправить отношения с мужем, по крайней мере в той степени, в какой это теперь возможно.

– Я прощаю тебя всем сердцем, – совершенно искренне сказала она.

– Миледи, – сдавленным голосом ответил Генрих и, наклонив голову, снова поднес к губам ее руку и поцеловал.

Непрошеная мысль пришла к Алиеноре: вот они стоят – два человека, которые когда-то страстно упивались телами друг друга, а теперь все это свелось к целомудренному соприкосновению губ и рук. Ах, какое же это мучительное мгновение! Что такое было в этом мужчине, спрашивала она себя, что привязывало ее к нему против всяких доводов разума – ведь он столько сделал с целью уничтожить ее любовь к нему, а она столько раз пыталась освободиться от этого рабства.

Генрих первым пришел в себя, поднял на жену свои больные серые глаза.

– Я постараюсь освободить тебя как можно скорее, – хриплым голосом проговорил он. – Мне нужно только уладить разногласия с Филипом. И если необходимо, то сделать это силой.

Алиенора со страхом посмотрела на мужа. Теперь, когда между ними установилось согласие и они простили друг друга, когда забрезжила надежда более счастливого примирения в будущем, ей стала совершенно невыносима мысль о том, что с ним может случиться несчастье.