Сестра Амис поднялась и, разгладив тонкое шерстяное одеяло и выбеленные хлопковые простыни и поправив головное покрывало старой леди на подушке, пробормотала молитву о ней. Алиенора была очень стара, полных восемьдесят два года – огромный возраст для любого человека, и ее великолепное здоровье и энергия в конце концов уступили времени. Она существовала, не чувствуя мира, за ней ухаживали сестры по религии в ее любимом монастыре Фонтевро, этом благодатном убежище среди роскошной лесистой долины реки Луары.
В дверь заглянула мать настоятельница Матильда Богемская.
– Как наша сестра? – спросила она.
Молодая монахиня опустилась на колени:
– Спит, матушка. Слава Господу!
– Она уже не проснется, – предсказала Матильда. – Это благодать Божья. И никогда не узнает, что ее бездарный сын король Иоанн потерял Нормандию, которая перешла к французам. Мы должны благодарить Бога за такое милосердие. – Настоятельница подняла руку в благословении и отправилась по другим своим многочисленным делам.
«Они считают, что я не слышу, – подумала Алиенора, – лежу здесь без чувств в ожидании вечности. Но истина в том, что я слишком устала для человеческого общества. Я примирилась с моим Создателем и готова предстать перед Его судом. Я исповедовалась, грехи мне отпустили, я готова к путешествию. Теперь уже скоро. Остались только мои воспоминания. Есть что вспомнить – много чего случилось за мою долгую жизнь, и я не всегда вела себя по-умному. Истинной мудрости меня научили долгие годы жизни и трудное заключение. Нелегко далась эта наука. Ах, как же сладко быть молодой и глупой, любить и быть любимой, гореть страстью… – Алиенора снова пошевелилась, ее старое тело даже теперь помнило это. – Да, есть и о чем пожалеть. – Она вспомнила о последствиях своих глупостей. – Я бы многое хотела изменить. Я бывала слишком несдержанной, подчинялась страстям, забывала о нуждах других. Бедный Людовик… Я принесла ему много бед, этому робкому, склонному к монашеской жизни правителю, каким он был. А Генри… Чего только мы не делали друг с другом? И каким образом все это закончилось так, как закончилось? Потом Ричард, мой золотой сын с львиным сердцем, самый мой любимый… Но как рано он умер, меня жестоко лишили его – он пал, убитый стрелой из арбалета. Мы скоро воссоединимся с тобой, мой любимый принц…»
Тело, лежащее на узкой кровати, издало что-то похожее на рыдание, и молодая монахиня подняла глаза, но Алиенора, казалось, лежит совершенно спокойно.
Ричард теперь в руках Господа, и она вскоре будет там же. Алиенору держало только воспоминание о Генри. Их отношения были отравлены такой горечью, что легко можно забыть о том, как замечательно они жили прежде – до того, как измены, всепожирающая ненависть и мятеж разделили их. Но сейчас, в самом конце, она хотела вспомнить, проникнуться тем счастьем, которым они наслаждались на первых порах, когда все только начиналось. И в тысячный раз пыталась понять, что же не задалось между ними. Но сомневалась, что это удастся.
«Кто мог бы сказать, – размышляла Алиенора, и слабая улыбка при этом заиграла на ее впавших губах, – что мы влюбимся друг в друга без памяти и своим соединением потрясем мир? Даже сейчас в это трудно поверить. Ни один поэт или трубадур не смог понять это. Но кто же может объяснить движения сердца… или притяжение двух здоровых тел друг к другу».
Алиенора никогда не забывала тех дней в Париже, хотя это и было полстолетия назад, тогда она впервые увидела Генри во всей его юношеской красоте…