Пленительные объятия

— Ты решила съездить в Англию и нанести мне визит? Об этом тебе хочется сказать? Слишком поздно, Сирена. Зачем бы ты сюда ни явилась, ты несколько ошиблась адресом. Оглянись. Все, что ты здесь видишь, — это и есть я. Крохотная закопченная контора с комнатой, где с трудом помещается даже один человек. Пока что моя компания — это я сам, но со временем мой ввоз-вывоз составит серьезную конкуренцию голландской Ост-Индской компании.

— Но я здесь не за этим, Риган. Мне просто хотелось увидеть тебя и кое о чем поговорить. Я хочу знать… хочу услышать из твоих собственных уст, по какой причине ты расторгнул наш брак. Я хочу от тебя лично услышать, что ты меня больше не любишь. Скажи, что это так, и я больше никогда тебя не побеспокою, никогда! — выкрикнула Сирена срывающимся голосом, вынуждая его произнести эти жуткие слова и в то же время отказываясь верить, что он так и сделает. — Я люблю тебя, Риган! Да, я до сих пор люблю тебя! Я отдала тебе все, чем обладала: сердце, душу, тело. Я подарила тебе сына! Я любила и твоего первого сына, Калеба, любила так, словно он был и моим ребенком! Я была готова отдать за тебя жизнь… Так почему же, скажи, почему ты так жестоко поступил со мной?! У меня теперь нет ничего, ты все отнял! Даже Калеб от меня отвернулся! — в глазах Сирены стояли слезы. — Почему?

В глубине ее сердца родился этот крик и вырвался наружу, обжигая слух Ригана, как горячая лава обожгла бы ему тело.

Ван дер Рис буквально оцепенел, когда заметил тонкую женскую руку, протянутую ему навстречу.

— Как хорошо, как трогательно умеешь ты просить, Сирена, — сказал он. — Я помню еще один подобный случай, когда ты столь же выразительно умоляла меня запастись терпением и подождать, пока ты, наконец, смиришься с потерей сына. Я и тогда тебе не поверил, и сейчас верить не собираюсь. Твоя жизнь всегда была полна обмана и лжи. Надувательство — вот твой оплот. Ты проливала направо-налево человеческую кровь, спала с Цезарем, а потом нагло заявляла мне, что тебя опоили каким-то зельем и ты была не в себе. Хорошо, я простил тебе все это, когда ты подарила мне сына. Я любил тебя с не меньшей страстью, чем та, которую ты тут пытаешься изобразить. Когда умер Михель, не было печали более глубокой и безысходной, чем моя. Ты, конечно же, тоже глубоко скорбела, но при этом не позволила мне помочь твоему горю, не захотела, чтобы я разделил его и тем самым приблизил хоть немного пору окончательного примирения с этим ужасным событием, потрясшим нашу жизнь. Я упрашивал тебя днями, неделями, месяцами, но ты неизменно отвергала меня. Тогда я предложил тебе вернуться в Испанию и попробовать начать все с начала, но ты и от этого отказалась, заявив, что никогда не покинешь могилу сына. Поскольку я прощал тебе все и очень любил тебя, мне удалось кое-как уверовать в это твое заявление. Ты мне не оставила другого выбора. Так что, если мы уже начали обмениваться взаимными обвинениями, давай будем благоразумными и возложим, наконец, вину на того из нас, кто действительно этого заслуживает.

— Да, Риган, да, я во всем виновата, пусть на мне останется бремя этой страшной вины! — достаточно твердым голосом проговорила Сирена, и хотя по ее гладким, цвета слоновой кости, щекам ручейками текли слезы, она еще могла сдерживать подкатившие к горлу рыдания. — Я принимаю тот факт, что потребовала от тебя гораздо больше терпения, чем то, на которое ты способен. Я ошибалась, отвергая тебя, когда твое тело жаждало насладиться моим. Я отрицала утешения, которые считала грубыми и недостойными памяти сына, но которые все-таки следовало бы дать тебе. Что ж, я всего лишь хрупкая слабая женщина, но, пожалуйста, взвали на меня бремя этой вины! Мне и в самом деле жаль, что все так обернулось. Я для того сюда и приехала, чтобы все исправить. Прошу тебя, возвращайся ко мне, мы сможем начать все сначала. Прости, Риган, это любовь к сыну и тоска по нему ослепили меня. Но ведь Михель — это наш сын, ведь правда? Он не только твой или мой, он — наш! Простишь ли ты меня?

Риган не проронил ни слова, по выражению его лица также ни о чем нельзя было догадаться.

«Становись на четвереньки, — шептал Сирене внутренний голос, — и ползи, если он этого хочет. Ты ведь уже знаешь, как тяжело без него жить! Проси, умоляй! Ты ведь это и намеревалась сделать?»

Она ждала и молча смотрела на Ригана. Губы его зазмеились в знакомой насмешливой гримасе, уголки рта оттянулись книзу…

Сирена медленно расправила плечи. Нет, она, должно быть, сошла с ума! Женщины не должны пресмыкаться перед мужчинами. «По крайней мере, именно эта женщина перед этим мужчиной», — с горечью усмехнулась про себя Сирена.

— Я вижу, ты не собираешься сказать ничего такого, что мне хотелось бы услышать, — сказала она и, чуть помедлив, угрожающе низким голосом спросила: — Но почему?