Пленная Воля

Я узнавал ее черты
В иконописных, темных ликах
Святых отцов и жен святых
В соборах древних и великих.
Она глядела на меня,
Мерцая ризою чеканной,
Сквозь сумрак прожитого дня
И на заре еще туманной.
Я верил ей, но не постиг,
О чем уста ее молчали,
Ни в осиянный счастьем миг,
Ни в черные часы печали.
В соборе древнем я стою,
Земля в смятении великом,
Тоску свою и не свою
Принес я к темным, скорбным ликам.
Но не со стен глядит она,
Не с высоты иконостаса,
Где набожный писал монах
И Богородицу и Спаса;
Со мною рядом, средь толпы,
Державным бременем смущенной,
Я вижу лик моей судьбы,
Как я, коленопреклоненной.

Из сборника «ЗГА» (Берлин, 1923)

Тебе, кого назвать не смею.

Кого недаром згой зову,
Мой бред — во сне и наяву.
Моя тоска — что делать с нею?
Но слов невнятных не толкуй,
Не заблудись в их темной чаще:
Ведь самый горький поцелуй
Для нас речей сладчайших слаще.

«Совсем не я — мой темный бред бормочет…»

Совсем не я — мой темный бред бормочет
И что бормочет — нашептала ночь.
Как хорошо я знаю эти ночи,
Когда тяжелых снов не превозмочь,

Когда они, густой, лесною чащей

Надвинувшись на тесную кровать,
От тела к телу, точно мост дрожащий,
Неверную протягивают гать,

Куда и зверь не ступит без оглядки,

Где ни один не остается след
И так навязчив прели запах сладкий,
Что отойти ни сил, ни воли нет.

Ведь то не я, и вовсе то не речи:

Звериный рык, звериное чутье;
И верно, даже облик человечий
Утратило обличив мое.

И хоть не я — могу ли отпереться?

Бормочет ночь и не дает мне спать.
Но странно, что проходит через сердце
Удушливая, вязкая тропа.

«Огни, как висельники на столбах…»

Огни, как висельники на столбах,
Скатились сверху и повисли;
Остались небеса впотьмах,
А люди мечутся без смысла.

Осенний дождь лениво моросит;

На улицах не воды, а водица.
Куда спешить? Ты только попроси:
Любая тут окажется столица.

Париж, Константинополь, Петербург —

Имен огромных смена.
Но все вот тут, вот тут, где вдруг
По щиколотку стала жизнь, не по колено.

«Вы пишете, придвинувшись к столу…»

Вы пишете, придвинувшись к столу,
Я вижу плечи и затылок,
И черного журавлика в углу
Стола. Все это не однажды было.

Но дни стеклись в глубокий водоем,

Былые дни и день грядущий тоже,
И этот час мы вновь переживем,
Когда для нас давно он будет прожит.

С открытыми глазами я дремлю:

Уж мы не здесь, но вместе, вместе;
И слышу: «Что такое — nachster?»
И вместо: ближний — говорю: люблю.

«Все так, все так. Мы говорим: сегодня…»