Пленник

Сержант равнодушно посмотрел на труп.

— Вы уверены, доктор?

— Абсолютно.

Врач смотрел на пах пленника.

— Я вижу, его пытали, — пробормотал он.

Сержант поднял магнитофонную кассету, которую держал в руке, и сказал:

— Я выполнял приказание лейтенанта. Вот доказательство.

Врач спросил переводчика:

Пленный что-нибудь сказал?

Бледный человек вытер рот тыльной стороной руки и отрицательно покачал головой:

— Нет. И вообще я присутствовал только как переводчик. Его я даже пальцем не тронул.

Сержант подошел к врачу и положил ему на плечо тяжелую ладонь.

— Послушайте, доктор. А нужно ли упоминать, что парень был… был подвергнут пытке? Никто не станет задавать вам вопросов. Никто вообще не узнает, что был допрос. Подумайте хорошенько, доктор. Разве этот мальчишка не мог умереть просто от сердечного припадка? Никому не известно, кто он. У него нет имени. Он никто.

Врач выпрямился и резко сказал:

— В заключении о смерти я напишу правду.

Сержант схватил его за руку, но врач рывком высвободил ее.

— Не дотрагивайтесь до меня, — закричал он. — И не рассчитывайте меня запугать!

Сержант побагровел, его глаза горели бешенством.

У лейтенанта не хватило мужества посмотреть в лицо врачу. Он бросился из камеры и пошел, побежал по коридору, стремясь поскорее вырваться на чистый воздух.

Город показался ему такой же камерой, только большего размера. Та же гнетущая духота, тот же тяжелый, вонючий воздух, то же ощущение безысходности.

Несколько минут он шел куда глаза глядят по пустынным улицам, пошатываясь под бременем собственного тела, не способный ясно мыслить.

Остановился на углу и почувствовал, что у него пропала память. Как его зовут? Он забыл собственное имя. У него не было прошлого… Где он находится? Он не знал.

Лейтенант растерянно посмотрел по сторонам. Он тяжело опустился на край тротуара под уличным фонарем, уперся локтями в колени, сжал голову руками и начал лихорадочно припоминать, кто он такой.

Издалека доносился приглушенный грохот, похожий на гром. Гроза. Скорее бы пошел дождь — дождь, который хлестал бы с неба потоками, залил бы город, промыл этот воздух, а вода унесла бы, умчала его тело… куда? В море. Он увидел мальчика на берегу большой реки, колесный пароход у причала, на котором громоздятся тюки хлопка… Ему смутно вспомнилось его детство и город, где он родился… Название это отдалось в его голове, как название древней, погибшей цивилизации Востока, связанной в его представлении с пирамидами… с мумиями… с портье отеля…

Его озарял свет фонаря. Он долго смотрел на свои ботинки, на брюки из зелено-оливковой ткани. Военная форма. Да, он солдат. Он вытащил из кармана свои документы и принялся их рассматривать. Они показались ему написанными на иностранном языке. Он понял, что у него есть номер… Наконец увидел свое имя, фамилию и начал негромко произносить их, повторять много раз, отыскивая в них свою личность, свое прошлое… Потом, прислонившись к фонарю, он разразился конвульсивными детскими рыданиями, и по его лицу, смешиваясь с потом, крупными каплями покатились слезы. Он лег на спину, ощущая теплое прикосновение асфальта. Высоко в небе стояла луна. Ах, если бы он мог прижаться лицом к луне, чтобы ее ледяное прикосновение освежило его… Он закрыл глаза ноющими веками. И понемногу все начало возвращаться: призрак за призраком, ужас за ужасом. У него была надежда — правда, вскоре она рассеялась, — что все происшедшее в камере, откуда он бежал, было бредовым видением.

Снова на его душу легло бремя ответственности за смерть человека. Он все еще ощущал едкий запах пота сержанта, который заставил его произнести смертный приговор пленнику… Сержант забрал себе магнитофонную ленту, на которой записаны те страшные слова.

Лейтенант медленно поднялся. Он узнал город, увидел знакомые здания и понял, где находится. Посмотрел на часы: три пятьдесят пять. Какого дня? Тут он вспомнил, что меньше чем через десять часов войдет в самолет, который доставит его обратно на родину. Теперь он, возможно, уедет не как свободный человек, а как арестованный, как обвиняемый в убийстве.

Он пошел к реке. Увидел тусклые огни на сампанах, услышал голоса, кашель, стоны. Где-то мяукала кошка. Лейтенант присел на корточки у самой воды, намочил платок и медленно провел им по лбу и по щекам.

Несколько секунд он прислушивался к далекой канонаде, а потом выпрямился и, свернув к базарной площади, в конце концов вышел на широкую набережную.

Ему вспомнился магнитофон, зеленый глазок, вращающиеся кассеты. И его память превратилась в магнитофонную ленту, запечатлевшую не только голоса, но и зрительные образы и запахи этих ужасных часов, проведенных им в камере. Он вспомнил пленника — лежавший на каменных плитах мертвец с раскинутыми ногами… Господи! Как мог он допустить этот ужас? И к тому же ненужный! Ведь в ту минуту, когда сержант пытал пленника, саперы уже обезвредили бомбу.