Пленники небес

Я попросила такси не подъезжать к дому, чтобы тебя не разбудить. Сопли и объяснения пусть останутся для придурков из Ротари-клуба, верно? Я люблю тебя, милый. Очень важно, что ты понимаешь это и веришь в это. Ты помогал мне и заботился обо мне, когда никого не было рядом. Ты непохож ни на одного мужщину, каких я знала раньше. Ты причиняешь людям боль и по какой-то причине не можешь себе этого простить. Но это нелюбовь, Дейв. Это что-то другое и я не могу понять, что иминно. Я думаю, что ты все еще любишь Энни. И это правильно. Но я также уверена, что ты должен сам понять это, и я не буду тебе мешать.

Эй, не грусти. Я буду работать на кассе в ресторане твоего брата на улице Дофин, такчто если захочешь провести ночь с классной девчонкой, ты знаешь, куда идти. А еще я бросила пить и глотать таблетки спасибо моему доброму учителю. Можешь занести это в список своих добрых дел.

Поцелуй за меня Алафэр.

Не грусти, Седой.

Робин

В последнюю неделю лета я занимался странными вещами: ездил в Лафайет и бродил по опустевшим корпусам общежития колледжа, где учился в пятидесятых годах. На прямоугольный двор ложились тени, дул теплый бриз, а в тени деревьев щебетали птицы. Вечера напролет я просиживал в круглосуточной забегаловке близ железнодорожных путей, и музыкальный автомат снова и снова прокручивал одну и ту же пластинку — концерт Джимми Клэнтона 57-го года, а я тем временем наблюдал, как потные загорелые рабочие разгружают вагоны при свете прожекторов. Иногда приходил в старую бильярдную на Главной улице и играл со стариками в домино, а порой даже потихоньку пробирался к развалинам дома плантатора и раскапывал двор и дно овражка в поисках старых патронов.

Как-то я уселся в грузовик и отправился в заболоченные окрестности городка, где все еще стояли заброшенные хижины на сваях. Когда-то там жили рабочие, и как-то летом, в День независимости, мы с отцом приехали к ним в гости: хозяева зарезали свинью, все пили вино из глиняных кружек и всю ночь плясали до упаду под визгливые звуки аккордеона.

Я ехал и смотрел в окно на красное закатное небо и серые верхушки деревьев, на развалившиеся хижины на сваях и черную воду болот. Где-то прокричала лягушка-бык, и крик ее эхом прокатился по лесу. На фоне кровавого закатного солнца пролетели три серые цапли. Я вдруг осознал, что того мира, в котором я родился и где прошло мое детство, уже нет, и сердце мое сжалось.

Впрочем, теперь-то я понимаю, что Бубба Рок и я были все-таки очень похожи. Мы оба принадлежали к тому старому миру, где деревья были большими и зелеными, когда закат означал, что просто этот день закончился, а завтра будет новый, и каждое новое утро таяло во рту, как спелая ягода земляники.

Мы ловили крабов, ставили сети и ловушки для раков, насадив на крюки для приманки окровавленные куски мяса нутрии, мы ловили и чистили килограммы рыбы и не считали это за труд. Каждый вечер мы устраивали шуточные поединки, вооружившись тростниковыми прутиками, а потом сидели на прицепе старой вагонетки, наблюдали, как уносятся вдаль товарные поезда, и не подозревали, что скоро этот мир станет нам так же мал, как старые ботинки.

С другой стороны, многолетний опыт научил меня, что Земля еще совсем молода и в ее сердце все еще не остыла кипящая лава, что мертвый зимний лес оживает с первыми лучами весеннего солнца, что жизнь продолжается и глупо считать ее завершенной только потому, что кончается очередной день. Бессонными ночами я только об этом и думал, словно отвергнутый любовник, ожидая прихода зари.