Пленники ночи

Ладонь Эсмонда — слишком уверенная и искусная — дерзко обхватила ее грудь, и у нее не хватило сил оттолкнуть ее. Более того, ей хотелось разорвать ткань и обнажить грудь. И пока Лейла боролась, чтобы не выдать себя, Эсмонд атаковал ее рот. Медленные, ритмичные движения языка были смелым подражанием акту любви, но ей хотелось настоящего. Даже быть желанной только сейчас, в этот момент, было для нее достаточным. Она вся горела, но ей было невыносимо гореть в одиночку. Поэтому она стала отвечать на поцелуи Эсмонда и полностью отдала в его руки свое тело.

Лейла услышала, как из его груди вдруг вырвался стон, почувствовала, как он содрогнулся, как напряглось его сильное тело. Если бы у нее оставалась хотя бы капля разума или воли, она бы оттолкнула его — в этот последний момент перед тем, как он окончательно потеряет над собой контроль. Но она хотела, чтобы он испытывал боль, чтобы содрогался, чтобы не сдерживал себя, а стал бы необузданным и неистовым.

Эсмонд опустил руки и, приподняв Лейлу за бедра, прижал к своему паху. Даже через все эти барьеры шелка и шерсти она почувствовала его возбуждение. Он мог бы овладеть ею прямо сейчас. Ему стоило только задрать ей юбки, разорвать тонкое белье и войти в нее. Лейла была готова, ее плоть была горячей и влажной. Но Эсмонд сохранял свое дьявольское хладнокровие. Он делал с ней все, что хотел: его пальцы мяли ее затвердевшую грудь, а тело ритмично двигалось вверх и вниз по ее телу, так что Лейлой овладела безумная похоть.

Пусть это грех, но она хотела его. Лейла хотела содрать с себя проклятую одежду и дотронуться до этой пульсирующей плоти. Она хотела, чтобы Эсмонд вошел в нее глубоко и она могла бы утонуть в этом горячем пьянящем восторге, который он обещал.

Хотела. Хотела.

Такая… такая ненасытная.

И вдруг Лейла увидела себя… извивающуюся в объятиях Фрэнсиса… его смех… свою беззащитность… а потом… потом невыносимый стыд.

Она всхлипнула и, вырвавшись из объятий Эсмонда, вскочила с софы.

Лейла тяжело дышала, тело было как ватное, а ноги отказывались держать ее. Но она заставила себя отойти от Эсмонда и не оборачиваться. Она не могла смотреть ему в глаза, потому что боялась увидеть, как в них отражается ее стыд.

Да, это был ее стыд, и винить ей, кроме себя, некого. Она давно поняла, какие чувства вызывает у мужчин ее влекущее тело, а Эсмонд и не скрывал, что ему нужно только ее тело. Она ведь знала, каким он был коварным, и ей следовало держаться от него как можно дальше. Вместо этого она позволила ему — своей красотой — заманить себя, позволила удовольствию завладеть ею, а это был шаг к тому, чтобы захотеть согрешить. Лейла стиснула пальцами виски: думать об этом было невыносимо.

Эсмонд что-то говорил, но она отшвырнула стоявший на дороге табурет, и грохот заглушил его голос.

— Мадам.

Нет. Она не станет смотреть и слушать не станет. Она схватила мольберт и с силой швырнула его на пол. Стеклянная посуда полетела вслед. Потом одним движением Лейла смела со стола кисти, краски, карандаши, альбомы и бросилась вон из студии, с силой захлопнув за собой дверь.

Исмал оглядел учиненный Лейлой разгром и подождал, пока кончится сердцебиение. Потом вышел из студии и поднялся наверх к ее спальне.

— Мадам, — сказал он, постучав.

— Уходите. Катитесь к дьяволу.

Он нажал на ручку двери. Дверь была заперта.

— Мадам, пожалуйста, отоприте.

— Уходите!

Ему потребовалась всего секунда, чтобы найти возле двери шпильку.

— Ваш замок бесполезен, — заявил Эсмонд, вставляя шпильку. — Его даже ребенок сможет открыть.

— Не собираетесь же вы… Эсмонд, даже не думайте… Защищаясь, она навалилась на дверь всем телом. Но он уже открыл замок и распахнул дверь, заставив Лейлу отступить.

— Какой же вы негодяй!

— Я знаю, что вы раздражены. Я и сам не так уж спокоен. — Он тихо прикрыл за собой дверь. — Это очень плохой замок. Я прикажу Гаспару врезать новый.

— Если вы сейчас же не уберетесь, я прикажу Гаспару вышвырнуть вас. — Лейла схватила кочергу. — Я вас предупреждаю, Эсмонд.

— Советую вам не пускать в ход кочергу. Будет много крови, и вас может стошнить. Кроме того, если вы меня убьете, не останется никого, кто бы помог вам уладить дела с полицией. Будет еще одно расследование, и уверяю вас, еще более неприятное.

Эсмонд подошел к Лейле, отнял кочергу и поставил ее у камина.

— Просто не верится, что у вас хватило наглости прийти сюда… вломиться в мою комнату, — возмущенно сказала Лейла. — Я не желаю с вами разговаривать. Даже смотреть на вас мне противно. Неужели вы так… так бесчувственны?

— Нет, я не бесчувственный. А вы оскорбили мои чувства. Что я такого сделал, что вы оттолкнули меня, словно я какая-нибудь грязная собака?

— Ничего такого я не делала. Я просто ушла.

— Вы были в ярости. Что я сделал такого ужасного?

— Не вы! — Лейла прижала ладони к вискам. — Это… Мне жаль. Я знаю, что дала вам повод думать, что… Черт!

Она залилась краской и, глядя в пол, сказала: